Сильнее смерти - Лора Бекитт

Мидори вышла к воротам и увидела бедно одетую молодую незнакомку, неподвижно стоявшую у входа. На спине женщины был маленький ребенок, наверное, нескольких месяцев от роду. Сначала Мидори приняла ее за беженку из Киото – случалось, они забредали сюда, но что-то подсказало ей, что женщина из местных. Мидори вежливо спросила, что ей нужно, и та смиренно отвечала:

– Я пришла к вам, госпожа, с просьбой о помощи. Дело в том, что все наши мужчины давным-давно отправились на войну, и сейчас нам почти нечего есть. Я бы потерпела, но ребенок… Боюсь, он не выживет.

Ее глаза были обведены темными кругами, а зрачки черны, как угли. Она говорила не взволнованно, а подавленно, как человек, давно и безмолвно несущий на плечах свое горе.

Мидори терпеливо слушала. Хотя даже сейчас, во время войны, в их доме было вдоволь еды, она не совсем понимала, почему эта женщина обратилась именно к ней.

– Я – бывшая наложница вашего господина, – вдруг сказала незнакомка, поняв молчаливый вопрос собеседницы, – а это его ребенок.

Мидори вздрогнула. Ее глаза заблестели.

– Вот как? – в замешательстве произнесла она.

– Господин не упоминал обо мне?

– Нет… Но все равно входите… Это мальчик? – Голос Мидори дрогнул.

– Девочка.

Мидори кивнула:

– У нас хватит еды и для вас, и для ребенка.

Женщина низко поклонилась:

– Вы очень добры, госпожа!

– Если вы наложница моего господина, мой долг принять вас, как подобает его жене, – с достоинством произнесла Мидори и спросила: – Как вас зовут?

– Масако, госпожа.

– А вашу дочь?

– Аяко, – ответила та и быстро прибавила: – Я буду слушаться вас, госпожа, и готова выполнять любую работу.

Мидори нахмурилась, о чем-то задумавшись, а после спросила:

– Разве мой господин вам не помогал? Долго ли вы жили в его доме? Когда он отослал вас обратно?

– Совсем недолго… Он отослал меня, перед тем как жениться на вас, госпожа, – сказала Масако и тихо вздохнула. – Наверное, господин просто забыл обо мне.

– Вряд ли, – мягко возразила Мидори и поинтересовалась: – Господин знал о ребенке?

Масако грустно покачала головой.

Прошло несколько дней, и Мидори понемногу начала привыкать к присутствию в доме гостьи. Что касается последней, то она искренне восхищалась женой своего господина, ее учтивостью, отточенными движениями, плавной речью, утонченными манерами. Хотя они мало разговаривали, случалось, сообща занимались какой-то работой. И одна и другая чувствовали, что вместе им легче надеяться, горевать и ждать.

Глядя на маленькую Аяко, Мидори немного завидовала наложнице мужа. Она часто задавала себе вопрос, вспоминает ли Акира своих женщин? Когда перед расставанием он заговорил с ней о любви, Мидори ответила так, как ее учили, а теперь думала о том, что, наверное, следовало ответить иначе. Должно быть, господин ждал других слов, иначе не оскорбил бы ее, повелев в случае своей смерти снова выйти замуж. Лучше б он велел ей совершить сэппуку! Как большинство женщин ее круга, Мидори была крепко связана внушаемыми с детства представлениями об отношениях мужчин и женщин и никогда не посмела бы сказать мужу то, что хотела: «Ведь вы-то, мой господин, меня не любите!» Да, она могла чувствовать что угодно – его уважение, заботу, участие, его желание, но не любовь. Впрочем, Мидори не знала, способны ли мужчины любить. Ей постоянно твердили, что самураи рождены для войны. У каждого пола свое предназначение, и они слишком разные, чтобы быть хоть в чем-то похожими. Наверное, мужчины и женщины измеряют долг, любовь, да и все остальное разной мерой… Мидори очень хотелось поделиться этим с Масако, но она не решалась. Хотя, судя по печальному, удрученному выражению лица, той было не легче.

Акира же вспоминал Мидори, думал он и о Масако и даже иногда представлял их живущими под одной крышей. Теперь он лучше, чем когда-либо, понимал, какая ему досталась жена – не забитое, ограниченное, темное существо, а утонченно прекрасная, воспитанная, благородная дама! Здесь, среди крови и шума, он часто вспоминал тишину, отрешенность, умиротворенность, покой, горьковато-терпкий вкус чая и взбитую венчиком светло-зеленую пену, неяркий свет, звуки сямисэна и голос Мидори, навевающий мысли о чем-то далеком, таинственном и бесконечном, о чем-то таком, к чему он остро желал прикоснуться именно сейчас, в эти страшные, смутные дни. Да, он представлял вместе Мидори и Масако: одна – драгоценность, другая – ее не столь совершенная копия.

Но Кэйко рядом с ними он представить не мог.

…Прошло довольно много времени – осада была безуспешной. Тучи стрел, лавина камней, водопад кипящей смолы – все это не давало возможности не то чтобы овладеть крепостью, но даже приблизиться к ее стенам. Были продуманы различные варианты захвата, но ни один из них. не принес успеха.

Однажды Акира услышал, что в лагерь князя Аракавы явился один из самураев Нагасавы.

Сердце Акиры забилось, как птица в силках. Самурай господина Нагасавы! Предатель! Интересно, кто это? Пользуясь своим положением, он нашел повод повидать этого человека и изумился, признав в нем Кикути.

Кикути имел все тот же уверенный, спокойный, нагловатый вид. Он тоже узнал Акиру.

– Так ты жив? – произнес он без малейшего удивления, разглядывая доспехи молодого человека: панцирь с гербом в виде раскрытого веера с кистями, шлем с внутренней отделкой из золотистой кожи, наручи, раструбы которых были украшены красными драконами и желтыми цветами. – И, кажется, тебе не приходится жаловаться на судьбу!

Акира ничего не ответил. Вместо этого спросил:

– Что заставило тебя пойти на предательство? Предатели никому не нужны. Ведь главное в нашей жизни – это долг и честь!

Кикути усмехнулся:

– Да ну? Спроси-ка о чести и долге у тех, кто затеял эту войну, кто нами командует! Тебе не кажется, что им просто выгодно иметь армию ослепленных идеей безумцев, не боящихся смерти, бескорыстных, приученных, что бы ни случилось, идти до конца, думая прежде всего о чести и долге, о том, как это прекрасно – сражаться и умереть! Это им, тем, кто наверху, достаются замки и земли, оружие и женщины! А мы должны быть счастливы от возможности погибнуть с честью.

– Мало кто выдерживает испытание деньгами и властью, – тихо промолвил Акира. Потом так же негромко спросил: – Почему ты изменил своему господину?

Кикути презрительно скривил губы:

– Здесь мне кое-что обещали, а Нагасава не слишком охотно давал должности, считал, что служить ему – и без того большая честь! Взять хотя бы тебя: вон какие доспехи, командирский чин, небось и денег хватает, и, – Кикути подмигнул, – куча наложниц! Помнится, Нагасава не оказывал тебе подобных почестей!