Сильнее смерти - Лора Бекитт

Кожа Кэйко была золотистой, словно опаленной неземным огнем, и, когда Акира коснулся ее, ему показалось, что она свежа и в то же время тепла, как летний дождь. Его руки помнили ощущение тяжести ее грудей, все изгибы и тайные впадины ее тела, и это было сладко и… невыносимо.

Ее пальцы скользили по его волосам, груди и плечам, спускались все ниже и ниже, и он замер, трепеща от страсти, а потом обнял Кэйко жадно и крепко, словно пытаясь во что бы то ни стало сделать только своей, удержать навсегда. Что ж, если прежде Акира больше не собирался отдавать этой женщине душу, то сейчас он поверил ей и все простил.

После они заснули, но в эту ночь Акира просыпался, наверное, каждый час и всякий раз овладевал Кэйко. Потом могло случиться все, что угодно, но сегодня ими управляла не их воля – воля страсти, любви и, если угодно, судьбы. Они с Кэйко устроили свой пожар, в котором тоже что-то сгорело – сгорели горечь обид и разочарований, память об ожидании, все сомнения и тревоги. И он не стал ни о чем спрашивать Кэйко, хотя знал, что многое далось ей нелегко: и жизнь в замке, и те слова, которые она бросила сегодня в лицо Нагасаве. Иногда Акире чудилось, что ее яркие, как угли в очаге, глаза смотрят в глубь времен и видят начало начал, а порою она казалась ему расчетливой и недалекой. Она могла сразу сообразить, куда дует ветер, ведь господин Нагасава (если он остался жив!) будет вынужден бежать вместе с остатками войска, тогда как Акира теперь не изгнанник, он – наследник влиятельного, знатного человека. И все же… Нет, с господином Нагасавой ей было бы безопаснее, он сумел бы позаботиться о ней, а так она теряла все, ведь Акира не мог ни жениться на ней, ни даже просто взять в свой дом. Если только бежать вместе с нею куда глаза глядят! Он был готов к этому прежде, а теперь – нет. Итак, единственное, что у нее оставалось, – это сын. А еще – красота, которой она бросала вызов мужчинам, войне, смерти, отчаянию и – всему миру.

Акира не мог решить, что делать: пуститься в странствия или вернуться к князю Аракаве. И хотя он больше склонялся ко второму, его терзали мысли о том, что будет с Кэйко и ее сыном. Ее сын! А если и его тоже? Хотя Акира больше думал об этом ребенке как о наследнике Нагасавы.

Господин Нагасава… Перед глазами Акиры стояла горящая башня в ее прощальном великолепии, призрачные отсветы пламени на лицах охваченных ужасом людей и то, как вслед за вызовом мрачных небес Нагасаве бросили вызов человеческие силы, волною хлынувшие к замку – на помощь пожару! Каково же было ему видеть гибель того, что создал, лелеял, любил и считал нерушимым! А бесценные свитки в токонома[21], а великолепное оружие, чудесные веера из сандалового дерева и бамбука!

Акира бросил взгляд на Кэйко: хотя она и устала, но держалась мужественно, не подавала виду. Они шли по лесной тропинке, сияло солнце, озарявшее потемневшие от недавнего ливня стволы деревьев и их кроны, по которым словно бы пробегали огненные змейки. Под ногами была твердая каменистая почва, кое-где оплетенная хрустящей, жесткой, как циновка, травой, кое-где усыпанная острыми и длинными как крошечные сабли, иголками. Подняв голову, можно было увидеть, как в проблесках голубых небесных лоскутьев парят легкокрылые птицы.

Наряд Кэйко – нижнее кимоно с короткими узкими рукавами, утикакэ, более длинное, почти волочащееся по земле, и широкий тяжелый пояс – совершенно не был приспособлен для прогулки по лесу. В конце концов молодая женщина скинула верхнюю одежду и осталась в темно-синем, вышитом красными, золотыми и изумрудными узорами косодэ, перехваченном на талии тонким плетеным ремешком. Акиру вновь поразила ее непринужденная грация, и он вздрогнул, тронутый неизгладимыми воспоминаниями о похожей на дыхание жаркого сильного ветра, ослепляющей, помрачающей разум страсти.

– Не слишком ли жестоко ты обошлась с Нагасавой? – спросил он Кэйко. – Ведь он простил тебе то, что обычно не прощают женщинам.

– Он и не простил, – несколько раздраженно отозвалась она, отстраняя рукою круто изогнутые ветви, чтобы они не задели личико ребенка. – И ты не простишь!

– Я простил, – сдержанно ответил Акира и тихо добавил: – Ночью.

– Ночью простил, а утром вспомнил снова! Акира ничего не сказал, и вскоре Кэйко заметила:

– Почему я должна жалеть Нагасаву? Зачем нужно было принимать этот бой? Сидел бы себе в крепости…

– Закон чести, – коротко произнес Акира.

– Закон глупости. Где честь того князя, которому ты теперь служишь?

– И все-таки, – задумчиво промолвил он, – иногда приходится чем-то жертвовать, пусть даже вопреки здравому смыслу.

– Жертвовать собою – это не мое! И потом, скажи, зачем мне война?

– Война – это жизнь мужчин, тебе не положено рассуждать о таких вещах!

– Жизнь создана для войны, так, что ли? Чтобы люди рождались, а потом убивали друг друга?

Акира не знал, что ей ответить, и некоторое время они молчали. Молодой человек бросил взгляд на мальчика, который обвил ручонками шею матери. Его черные глаза смотрели непонимающе и серьезно… Внезапно Акира ощутил непонятную тяжесть в сердце, а потом его вдруг пронзило незнакомое, глубокое, неутолимое чувство, похожее на бесконечную, бессловесную песнь.

– Дай его мне, – сказал Акира Кэйко, – тебе и так тяжело!

Вдруг он услышал звук: кто-то шел им навстречу. Юноша остановился и сделал знак Кэйко. Если это самураи князя Аракавы? Но из леса вышли два воина, оборванные, грязные, хотя и с мечами – судя по всему, ронины. Теперь их немало бродило по дорогам: остатки разгромленных княжеских армий привольно разметало по всей стране. Изнуренные войной правители нищали, и мелкие даймё не имели возможности нанимать новых самураев.

Ронины переглянулись: их недобро бегающие глаза диковато сверкали из-под падавших на лицо спутанных, грязных волос.

– Я давно не ел, – начал один, – и женщины у меня не было вот уже много дней! И мне не помешает новая одежда и запасной меч!

– Если отдашь все сразу, иди себе дальше, мы тебя не тронем, – сказал второй.

Акира мигом выхватил оружие, а они только этого и ждали – сразу же набросились на него с разных сторон. Они были злы и голодны, им хотелось не только пищи, одежды и денег, но и крови. Акира старался не выпускать их из виду и, быстро поворачиваясь на месте, отражал удары резкими, точными движениями. Его лицо было холодно, губы плотно сжаты, взгляд неподвижен. Наконец он серьезно ранил одного из противников, а другой, помедлив, отступил. Акира тут же опустил меч.

Подождав, пока уцелевший ронин скроется в лесу, он продолжил путь. Вскоре они с Кэйко набрели на ручей, и Акира смог напиться, вымыть лицо и руки. Молодая женщина тоже попила и напоила ребенка. Она молчала; ее взгляд был встревоженным и печальным.

Внезапно Акиру обуяла ярость. Никогда он не станет таким, как эти полностью потерявшие себя оборванцы с самурайскими мечами, он не хочет скитаться по дорогам!