У штрафников не бывает могил - Владимир Першанин

Мальчишка в маскировочном костюме свалился рядом с ним. Попытался подняться, но удар прикладом пришелся в ухо, пониже края каски, и кровь брызнула на лицо Пикалова. Он закрыл глаза и обмяк. Неизвестно, кого ударят следом. Лучше отлежаться.

Иван Рябков и бывший вор Дега едва увернулись от автоматной очереди в упор. Рябков выстрелил с колена и ранил немца. Дега прыжком одолел расстояние до автоматчика и задушил его огромными татуированными руками. Унтер-офицер, в белой каске, прошил очередью бывшего уголовника в упор. Следующая очередь едва не досталась Ване Рябкову, чудом уцелевшему на льду и сумевшему нырнуть под ноги унтеру.

На унтерских курсах тоже учили неплохо. Фриц хоть и потерял равновесие, но и, лежа на боку, продолжал стрелять. Пули откалывали щепки от жердей, крепивших стены траншеи. Веер пуль приближался к нам с Левченко, но мы опередили немца, выстрелив одновременно.

Нас обогнали сразу несколько человек, а я наклонился над Ваней Рябковым. Фуфайка была в крови. Иван попал в штрафную роту за пустячное дело, в двадцать лет имел жену, ребенка, и я очень хотел, чтобы он выжил. Пули миновали его, просто парень сильно ударился. Я рывком помог ему подняться.

Впереди шла драка. Или рукопашный бой. Это когда бьют друг друга чем попало: штыком, ножом, прикладом. Велихов, дивизионный разведчик, разжалованный за трусость, дрался отчаянно. Сломал приклад винтовки, получил удар ножом в лицо, но, извернувшись, вогнал немцу винтовочный ствол между ключиц.

Крепкий щекастый солдат умело, как на плацу, попытался достать меня штыком. Я надавил на спуск, хлопнул одиночный выстрел. Лихорадочно выдернул из-за голенища запасной магазин. Подраненный щекастый ариец уже не лез со штыком, но так же проворно передергивал затвор винтовки, загоняя патрон в ствол.

Он успел бы выстрелить первым, потому что ранил я его легко. Оставалось лишь нажать на спуск. Секунда! Хрен тебе! От отчаяния и злости я отбросил автомат и заученным за долгие месяцы тренировок движением попытался вывернуть винтовку. Ведь я учил этому других! Немец весил килограммов девяносто, а мощные руки отбросили меня прочь. Боров, откормленный и натренированный, чтобы убивать, изо всех сил пытался достать меня пулей или штыком.

— Не выйдет, сука!

Я орал, зацепив ногами, как крючком, сапоги здоровяка. Он свалился, Василь Левченко, оказавшийся вовремя, не жалея, всадил в него остаток диска. Я поднялся, подобрал свой автомат. Живых немцев поблизости не было. Впереди и слева поднимались столбы минометных разрывов. Неужели нас решили поддержать? Я бежал по траншее вместе с Левченко. Это было неправильно. Два командира не должны находиться рядом. Попадем под одну гранату или очередь, и взвод (вернее, остатки) будет обезглавлен.

Я выскочил на бруствер. Из гнезда неподалеку разворачивали станковый пулемет. Неприцельная очередь ударила бойца, который бежал впереди, в ногу. Брызнули клочья крови и обмоточной ткани. Левченко, я и мой ординарец Савельев успели упасть. Боец ворочался и, что-то выкрикивая, пытался встать. Почти напрочь оторванная нога болталась отдельно. На снегу темнели пятна крови.

— Лежи, не двигайся! — крикнул я, но тяжело раненный боец, наверное, уже ничего не понимал.

Еще одна очередь свалила его на снег, а немец, не жалея патронов, бил в нашу сторону. Нас защищал двойной бруствер запасного пулеметного окопа. Пули сносили верхушку, куски мерзлой земли, и бруствер разваливался на глазах. Надо бросать гранаты! Но почему я тогда медлю, и медлит Левченко? Пули шли так густо, что невольно вжимали всех троих в землю. Боец впереди нас, простегнутый полсотней пуль, превратился в бесформенный комок.

Я наконец нащупал гранату. Это была «лимонка», опасная и для нас большим разбросом осколков. Но искать другую не оставалось времени. Разогнул усики и, выдернув чеку, неловко бросил ее, загребая рукавом снег. Поднимать выше руку не рискнул. Граната взорвалась с недолетом, и вместе с пулями над головой засвистели осколки. Но пулемет замолчал.

Мелькнула мысль, что немцы убежали. Но я ошибался. Это были не немцы, и они не собирались убегать. Солдаты в кубанках, из казачьего полка «СС», поднимали пулемет на руках, зная, что следующие гранаты влетят к ним. Пулемет МГ-42 был на станке, и чтобы приподнять тяжелую треногу, требовалось несколько секунд. Этих секунд у них уже не оставалось.

Мы стреляли все трое. Один из пулеметчиков упал, второй, пригнувшись, убегал по траншее. Мы бежали следом. Ординарец Савельев старался обогнать нас. Позади слышался топот и тяжелое дыхание еще нескольких бойцов. Снова закончился магазин. Я вставил в гнездо последний.

— Ложись!

Это крикнул Левченко. И снова мы успели упасть, опережая пули, летящие навстречу. Под них попал замешкавшийся боец. Четверо или пятеро в немецких касках и казачьих кубанках перемахивали через бруствер, прикрывая друг друга огнем. Мы торопливо бросали вслед гранаты. Траншею заволокло дымом. Из облака копоти вылетела трассирующая очередь, разрывные пули трещали, разбрасывая куски глины.

Мы стреляли наугад, потом вылезли на бруствер. Неподалеку лежал труп казака в кубанке, остальные отбежали уже далеко. Магазины автоматов и казенники винтовок были пусты — мы опустошили их в быстротечном бою. Левченко громко свистел вслед убегавшим и матерился. Савельев, отыскав запасную обойму, лихорадочно выпускал пулю за пулей, но ни разу не попал.

На левом фланге наступал первый взвод. Большинство уже достигли траншей и тоже вели огонь по отступающим. По льду катили на руках «сорокапятки», тащили противотанковые ружья. По нашим следам шли пехотные роты. Их легко можно было отличить по каскам и шинелям. Штрафники в основном были в телогрейках, а каски не носил никто. «На чужом горбу! — бормотал я. — Легко на чужом горбу!» В этот момент я забыл, что вел штрафников, которым было предписано любой ценой зацепиться за правый берег. Рота получила задачу, которую требовалось выполнить, а судьба людей никого не интересовала. Но мы ведь тоже имеем право на жизнь!

Немцы и казачья часть отступили и заняли вторую линию траншей, метрах в семистах от нас. Им не дали там закрепиться. С левого берега равномерно и глухо били гаубицы и тяжелые минометы. Легкие пушки, их переправили не меньше десятка, вели непрерывный огонь. Под этим сильным прикрытием пехотный полк выбил противника из второй линии. Нас оставили в покое.

Никто не командовал, не отдавал приказы. А кем командовать? Вокруг лежали сплошные трупы, ворочались раненые, которых перевязывали мы сами, потому что санитаров не хватало. А командование полка, наверняка забывшее про нас, докладывало, что полоса обороны прорвана, плацдарм взят, ведется наступление.

Впрочем, по чьему-то приказу из санитарной повозки нам вытряхнули мешок индивидуальных пакетов и завернутую в пергамент стопку дощечек для накладывания шин на перебитые руки и ноги. Николай Егорович Тимарь обнимал меня. Славка, жив? Жив! Капитан был в такой же извалянной фуфайке со вспоротым рукавом, виднелась пропитанная кровью повязка.

— И Пчеловод наш жив! — он расцеловал Петра. — А где Левченко?