У штрафников не бывает могил - Владимир Першанин

— Вертухай, говоришь? — У Тимаря дергалась щека. — А ты, значит, герой?

— Но воевал ведь. В атаку бежал.

— В траншее оба весь бой просидели. Сейчас гляну, как подыхать будете.

— Ну, хотя бы в трибунал отправьте. Пусть там решают.

— Какой вам трибунал? Идут боевые действия, вы пытались убить командира Красной Армии. Вот вам весь приговор. Все решается на месте. Писанину разводить — времени нет.

— Нельзя… нельзя, — бормотал Пикалов. Кажется, у него перемкнуло в башке.

Когда ступили на лед, где еще проступали пятна крови от погибших в той атаке штрафников, к нам обернулся Тихий:

— Товарищ капитан, пьяная драка. Не убийство ведь. Искупим. Не надо кровь проливать.

Оказалось так, что мы стояли лицом к лицу, и в глазах обоих уголовников металось смятение, страх и что-то еще. Наверное, мысли о том: может, попробовать схватиться, выбить оружие. Я расстегнул кобуру и достал свой потертый ТТ. Предохранитель снялся легким щелчком. Тимарь тоже вынул из кобуры пистолет. У него был трофейный «парабеллум».

— Вон к той полынье, — показал он стволом.

Это был уже приговор. Пика, не выдержав, метнулся прочь. Я сбил его ударом в голень, а Тимарь снова показал стволом на полынью. Пика упорно не хотел вставать. Может, думал, что стрелять в лежачего не будут. Тихий стоял молча. Мы все были красные от холодного ветра и долгой морозной зимы. А от лица рядового переменного состава Тиханова уже отлила кровь. Он был бледный, весь какой-то серый. Я поднял пистолет, но Тимарь покачал головой:

— Моя вина. Распустил…

Он выстрелил дважды в Пикалова. Попал точно в середину груди, коротко приказал Тихому:

— Сбрось в воду, — и спустя минуту, когда тело, закрученное течением, ушло под лед, долго смотрел на рядового Тиханова, стоявшего на краю полыньи. Все ожидали новых выстрелов. И я, и Тиханов, и редкая цепочка бойцов на обрыве. Тихий снял шапку и перекрестился.

— Чего крестишься? — вдруг выругался Тимарь. — Тебе что бог, что черт — все равно. Шагай на пост…

Я видел, как шел Тихий. Его шатало. Возможно, от пережитого отказывали ноги. Потому что знал, если упадет, второй раз капитан его не пощадит. Командир отдельной штрафной роты Тимарь не захотел нарушать устав. Он расстрелял Пикалова, имея на это полное право. Тот кинулся с оружием на командира Красной Армии. С Тихановым было сложнее. Но капитан его сломал. Я почему-то был уверен в этом.

А спустя сутки мы похоронили капитана Пушкаря. Он имел легкое ранение и формально имел право уйти в санбат. Его попросил остаться Тимарь, потому что имелась трофейная 50-миллиметровка и большой запас снарядов к ней. Пушкарь был единственным человеком, кто разбирался в прицелах, наводке и какого цвета осколочные, бронебойные, кумулятивные снаряды.

Нас оставили на берегу не зря. Кто-то из командования угадал, что здесь, в сумятице большого наступления, контратак и отступления, тоже могут появиться немцы. И они появились. Пешая и конная колонна, человек пятьсот или семьсот, в сопровождении двух бронетранспортеров. Они уходили параллельно речке, в полутора километрах от нас.

Вначале никто не стрелял. Связываться с массой немцев, превосходящих остатки роты в несколько раз, было бы неразумно.

Наверное, не связались бы, не похоронив в братской могиле полтораста человек (а сколько еще умерло в санбате?). И Тимарь приказал открыть огонь из трофейной 50-миллиметровки и двух станковых пулеметов.

Вначале колонна лишь ускорила шаг. Наши пулеметы не слишком ее доставали. Но двухкилограммовые снаряды скорострельной пушки находили цель. Пушкарь не жалел боеприпасов. Трое его добровольных помощников едва успевали вскрывать новые ящики и отбрасывать в стороны золотистые гильзы, мешавшие под ногами.

Основная масса немцев продолжала движение на юго-запад. Видимо, это был единственный путь из окружения, но мы отжимали беглым огнем колонну севернее, там, где уже находились наши войска. Торопливо уходящая колонна, теряя ценное время, вынуждена была вступить с нами в бой. Стучали ответные очереди, начали пристрелку два миномета. Мины сыпались, нащупывая наше трофейное орудие. Ближе… еще ближе… теперь перелет. Вилка!

— Пушкарь, беги! — кричали ему.

Капитан и сам уже понял ситуацию. Бежал, уводя свою команду в сторону. Мина взорвалась рядом с ним. Тело подбросило метра на два, а на снег упал уже укороченный бесформенный обрубок. Еще штук восемь мин взорвались вокруг «пятидесятки», оторвали колесо, вывернули откатник. Орудие уткнулось стволом в землю.

Когда я подбежал к Пушкарю, капитан был мертв. Ему оторвало обе ноги до колен и правую руку. Помощники отделались легкими ранениями. Неожиданная гибель товарища потрясла меня. Он уцелел в двух лобовых атаках, его ждала молодая жена и двое сыновей. Еще утром мы пили вместе чай с сухарями. И вот она, смерть…

Мы похоронили капитана, сколотив из досок от снарядных ящиков неуклюжий гроб. Пушкарь был хорошим человеком и смелым командиром. Он и сейчас стоит у меня перед глазами, кудрявый, крепкий. И еще запомнилась фотография его жены и детей.

Я не хочу расписывать его последний бой как подвиг. Наверное, капитан не слишком рвался к орудию, понимая, что легкая 50-миллиметровка не сделает погоды и не разгонит колонну. Он просто получил приказ, а дальше действовал как умелый и азартный артиллерист. Не зря же осталось в памяти его прозвище — Пушкарь.

Он успел выпустить штук сорок снарядов. Мы сходили и посмотрели, куда он стрелял. Нам было это важно. Среди воронок лежали шесть трупов и разбитый догорающий мотоцикл. Мы прихватили кое-какие мелкие трофеи, два автомата, оба без патронов, и вернулись к себе. Мой ординарец Савельев рассуждал:

— Да еще раненых десяток было, не меньше. Нормально стрелял товарищ капитан. А офицеров убитых могли с собой унести.

— И генералов тоже, — буркнул Матвей Осин.

Вторая половина апреля. В разгаре теплая весна, днем можно загорать. Мы размещаемся в прибрежном лесу возле реки Серет, западнее румынского города Ботошаны. Палатки, землянки, кухня под навесом. Отдельно штабной блиндаж, где размещаются капитан Тимарь и замполит Зенович.

Рота обновилась практически полностью. Вокруг новые лица, идет учеба. За плацдарм на Талице, а в основном учитывая успехи фронта, почти все офицеры и сержанты из постоянного состава получили награды. Николай Егорович Тимарь и мой дружок Василь Левченко — новенькие блестящие ордена Отечественной войны 2-й степени. Кроме того, Левченко присвоили звание «лейтенант».

Замполит Зенович и командир первого взвода Малышкин получили ордена Красной Звезды. Малышкин — посмертно. Фельдшер Бульба, двое сержантов и я получили медали «За боевые заслуги». Мне также присвоили звание «старший лейтенант».

Я рад и званию, и награде. Три года после окончания училища в лейтенантах ходил. Некоторые из выпускников Ростовского училища за эти три года стали капитанами и даже майорами. Но большинство погибли или пропали без вести в сорок первом — сорок втором.