Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

«Инзов, может быть, старик и добрый, но совсем не попечительный, — писал Михаил жене. — Не могу рассказать тебе всех мерзостей, которые тут нашел. Разбойники запросто разъезжают окрест, обирают целые деревни и наведываются в город. Люди живут скученно, отсюда грязь и пороки всякого рода. Детьми торгуют, как при турках. Содержат гаремы. И все на глазах у властей. Ух, дурно!»

За первый приезд удалось немного. Чуть разгрузить город от беженцев, отправив их караваны к другим местам — в Аккерман и Килию. Разогнать пару притонов — турецких бань и кофеен, — где продавали краденое и предлагали услуги самого извращенного восточного вкуса. Все это рассказал приятелям полковник Алексеев, которого Пушкин и Липранди первым делом нашли в Кишиневе.

— Да что же наш Инзушка? — расстроился Пушкин. — Неужели его сняли? — Он был крайне опечален судьбой доброго генерала. — Ведь это несправедливо. Его, должно быть, Воронцов обнес перед правительством.

— Сами вы несправедливы, сударь, — возразил Липранди. — Воронцов получил приказ сменить Инзова в Петербурге, задолго до того как приехал сюда.

Но неприятный осадок остался на сердце у поэта. Человека, который дал ему защиту и кров, выгнали с места, без всякого уважения. Ему на смену пришел другой — властный и энергичный, без малейшего снисхождения к слабостям. Он уже заранее не нравился Александру Сергеевичу. Да и причесанный Кишинев тоже.

Решено было наведаться к Варфоломею. Потанцевать вечером. Обменяться парой слов с прекрасной Пульхерицей. Пестрый дом, в котором она жила под Инзовой горой, собирал все приличное общество города. Егор Варфоломей некогда стоял с булавой на запятках кареты ясского господаря Мурузи, но потом разжился на хлебных поставках.

Время близилось к шести, уже съезжались гости. Огромная веранда, пристроенная к жилищу, заменяла зал. Резные деревянные столбы, поддерживавшие крышу, были увиты виноградом. Его шершавые листья жухли на ветру, но вечера все еще казались теплыми. По углам павильона стояли длинные столы, за которыми подавали угощение. Центр был освобожден для танцев.

Услышав музыку, Пушкин ускорил шаг, и приятели вскоре вышли к освещенной веранде. Поэт устремил быстрый взгляд на танцующих, заметил Пульхерицу и залился краской.

— Воистину, пожалеешь о цепях, когда сквозь них прорастают такие розы!

Оба полковника рассмеялись и подтолкнули его вперед.

— Идите, поздоровайтесь с ней.

Споткнувшись о порог, ссыльный вошел на веранду. Между тем Пульхерица кружилась в центре вместе с отцом и под дружные хлопки гостей отплясывала джок. Ее за то и звали «легконожкой», что она никогда не уставала и, как заведенный механизм, готова была пуститься вскачь в любое время дня и ночи. На вид ей можно было дать лет восемнадцать. Но таковой она была и по приезде Пушкина три года назад, и во время путешествия государя Александра Павловича по Молдавии, когда сам царь прошел с ней тур по залу офицерского собрания.

— Ах, господин Пушкин! — обрадовалась дочь хозяина, когда танец кончился. — Где же вы были? Неужто хотите нас совсем бросить?

На это шутливое приветствие поэт смутился.

— Вы, Пульхерия Егоровна, должно быть, слышали, я теперь служу в Одессе.

— Ах, как далеко! — засмеялась она. — Кадриль играют. Пойдемте танцевать.

В этой бесхитростной девушке было нечто — не сказать кокетство, скорее властная, притягательная сила молодого здорового существа, — что совершенно обезоруживало кавалеров. Высокая, полная, круглощекая, она никому не отдавала предпочтения, не отвечала на ухаживания, со всеми плясала с одинаковой охотой и всех слушала с внимательным равнодушием.

— Вам Вигель должен был сказать, что я в вас влюблен, — прошептал Пушкин, ведя партнершу в круг. — Могу ли надеяться на знак взаимности?

Пульхерица улыбнулась и, искоса глядя на него, отвечала:

— Ах, какой вы, мсье Пушкин! Все-то вы шутите!

Не добившись от «легконожки» толку, поэт надулся и после кадрили плюхнулся в углу на скамью. Пульхерица, между тем вместе с матерью пошла мимо столов потчевать гостей.

— Отчего вы не кушаете? — ласково повторяла она. — Возьмите дульчец. Просим, просим.

Ее отец тем временем уселся на диван, сунул под себя ноги, как турецкий паша, взял в руки янтарный чубук и, приветливо глядя на собравшихся, шевелил усами в три дюйма, напоминая довольного жизнью таракана.

— Ах, как здесь все опротивело! — воскликнул Александр Сергеевич, разочарованный приемом красавицы. — Несносный город! Прочь отсюда!

Но его уже окружили знакомые дамы.

— Одесса! О, Одесса! — наперебой чирикали они. — Какие ленты нынче вошли в моду? Мы слышали, целая революция шейных косынок? Газовые больше не носят? Правда, что француженки надели кружевные?

Пушкин пустился во всех подробностях рассказывать о высоте талий на нынешних туалетах. О том, что принято надеть в театр, а что на прогулку, и что соломенные шляпки приличны лишь в солнечные дни, тогда как тюрбан дозволителен к вечернему платью… Его внимательно слушали. Обменивались репликами, негодовали на варваров-мужей и строили предположения, что весь слабый пол Одессы вскоре оценит Александра Сергеевича так же, как оценили кишиневские подруги.

— Я буду вам писать, — снисходительно заверял поэт.

— Вы уже видели жену наместника? — допытывались у Пушкина сестры Раич. — Говорят, у нее самые богатые туалеты в Одессе? Говорят, муж ей ни в чем не отказывает, но держит взаперти в деревне у матери, лишь бы никто на нее не покусился!

Поэт отвечал презрительным смешком светского человека.

— Видел? Только мельком. Впрочем, я скоро нарисую вам графиню в тридцати шести позах Аретино.

Его циничная колкость вызвала притворный ужас и восторженные хлопки.

— Боюсь, что наш друг плохо поладит с новым начальником, — вздохнул Липранди, искоса глядя на Пушкина. — У него просто талант наживать врагов.

Одесса.

То ли графиню Воронцову действительно растрясло дорогой, то ли супруги на радостях побеспокоили ребенка, но роды состоялись неделей раньше срока. С первых родин Михаил не выносил, когда это событие происходит у него на глазах. Боялся. Но Лиза держалась молодцом. Малыш оказался крепкий, на удивление крупный и, по словам доктора Хатчинсона, здоровый. Странно, но именно этот мальчик, которым мать отважилась рискнуть ради мужа, вцепился в жизнь обеими ручонками.

Он появился на свет 23 октября, а через несколько дней в одесском кафедральном соборе состоялось крещение, где ребенка нарекли Семеном в честь деда. Супруги и рады были бы тихо отметить семейное торжество. Но положение генерал-губернатора этого не позволяло. Все новые и старые чиновники Воронцова присутствовали на пышной церемонии, выстроившись в церкви и с серьезными лицами слушая, как от воды верещит младенец. Пушкин был среди них и немало потешался над торжественным комизмом ситуации. Строил рожи, упирал руки в бока бубликом и прохаживался от колонны к колонне. На него никто не обращал внимания, и это было досадно.