Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз

После подведения итога в отношении всех вышеизложенных проблем, коснусь в общем вопроса – почему я живу в галуте, когда вернусь в Израиль насовсем и почему поменял своем имя Авраам Кордоверо на Эйби Кордо.

Начнем с конца: я сефардский еврей, чистый, без примеси, и я видел в детстве ашкеназских евреев, приезжавших со всех сторон света, захватывающих позиции, грубо расталкивающих всех локтями и загоняющих нас в угол. И все они носили галутские фамилии, звучащие на жаргоне – Рабинович и Шмендрикович. И что они делают с этими именами? Рабинович становится Рабиным, а Шмендрикович – генералом. И я подумал про себя, если они захватывают над нами власть, так я – в галуте. А если я в галуте, то изменю имя, в направлении, обратном Рабиновичу, с ивритского на иностранный.

И если они здесь – я там. В настоящем галуте. Вот причина изменения имени и одна из причин отъезда за границу.

Когда я вернусь в страну? Вот моя декларация под клятвой. Дело чести и правды: когда ашкеназы придержат свои грубые локти, и станут меньшинством и снова начнут нас уважать и вести себя скромно, как подобает эмигрантам и беженцам. В тот день, когда начальник полиции Иерусалима будет из наших, а в Кнессете наш премьер-министр, а в армии наш начальник генштаба – я буду уверен, что мне не грозит никакая опасность, и вернусь в отчий дом и в мое отечество. Все же время, когда она захвачена вами, я жду за границей. Время от времени я приезжаю увидеть своими глазами, произошли ли какие-либо изменения.

С великим уважением,

Э. Кордо, израильский гражданин с иностранным гражданством, согласно закону».

Завершив армейскую службу, Ури пошел изучать юриспруденцию, как и отец, но в тот же год вынужден был прекратить учебу, ибо в 1956 грянула еще одна война, и все офицеры были мобилизованы. Война была короткой, и все же, когда Ури вернулся к учебе, он узнал, что трое его одноклассников погибли, и об этом Ури сказал так:

– Жизнь – это не страховая компания, и если хотят государство, следует платить по счету. Случайно я остался в живых, но Пурим происходит не каждый день, раз на раз не приходится. Не нравится тебе? Привет. Нечего делать.

В конце того года случилось нечто неприятное.

Ури решил, что война не причина терять год учебы, и заупрямился сдавать экзамены в срок. Отец сказал ему, что будет трудно, и мать сказала, что не горит, и ничего он не потеряет, учась еще один год в университете. Но Ури был уверен в себе и к тому же подготовил шпаргалки, растолкал их в разные места одежды и пошел на экзамен. И почти преуспел, как остальные, но был пойман экзаменатором, профессором Линденбаумом в тот момент, когда вытащил шпаргалку и начал списывать. Профессор Линденбаум взвешивал свое решение и даже в какой-то миг думал не реагировать, ибо Ури был хорошим студентом, офицером, которого сорвали со студенческой скамьи в связи с войной, и это, в общем, извинительная причина. Но тут же изменил свое мнение, ибо дело было всерьез неприятным и непростительным. Ведь Ури собирался быть адвокатом и, может, со временем, даже судьей в Израиле. И если это так, простить невозможно.

– Господин Бен-Цион, – сказал профессор Линденбаум, – с большим сожалением я должен вам сообщить, что не принимаю вашу работу. Придется вам сдавать экзамен вторично, в следующем году.

Ури не пытался спорить, но пошел к подполковнику, знакомому отца, рассказал, что случилось и попросил воздействовать на Линденбаума.

– Объясните ему, – сказал Ури, – что у меня хорошие оценки по предварительным работам, и если бы не война, я бы с большой легкостью прошел этот экзамен. Так что, меня следует наказать потому, что я пошел на войну? Уклонившиеся от службы получат дипломы, а мы будем есть дерьмо?

Подполковник рассказал об этом другому офицеру, и хотя это было весьма неприятно, попытались они позвонить Линденбауму и привести ему доводы Ури, добавив и свое:

– Не приняв у него экзамен, вы наказываете офицера. Какое впечатление это произведет на армию? Разве вам не понятно, что тут речь идет о воинской морали? Следует оказывать поддержку молодым в их исполнении долга, а не пробуждать в них желание уклоняться от него.

При этих словах старого Линденбаума чуть не хватил удар Он решительно стоял на своем и собрал педагогический совет.

Профессор Кирш сказал:

– Я не верю своим ушам.

Профессор Бар-Нево сказал:

– Если будут давить, предлагаю вам уйти в отставку и сообщить об этом в прессе.

Профессор Бар-Цион сказал:

– Что это? Вернулись дни Дрейфуса? Армия и ее честь будут выше правды?

Профессор Элишева Порат-Смирновски сказала:

– Я предлагаю вызвать Ури Бен-Циона. Пусть предстанет перед нами и скажет нам в лицо, что просит утвердить его работу после того, как был пойман списывающим. Я хочу услышать, что он скажет в свое оправдание. Дискуссия должна быть открытой, если мы действительно хотим узнать, что происходит с ивритской молодежью. Может быть, и вправду пришло нам время уйти на пенсию? Я прошу пригласить Ури Бен-Циона на педагогический совет.

Услышал об этом Ури и почувствовал, как кишки переворачиваются в животе.

– Я покажу им, – обещал он родителям. – Я выдам им на их же языке, если они только захотят меня слушать.

Овед советовал ему вести себя сдержанно, раскаиваться и в конце концов отказаться и свести на нет все это дело. Но Ури сказал:

– Отец, положись на меня.

Целый день понадобился Ури чтобы отработать пункты для своей речи, которая, по сути, должна была стать первой из многочисленных, которые он произнесет в своей жизни, когда станет одним из юристов в стране, офицером высокого ранга в резерве, руководителем строительной компании, которая в будущем построит укрепления вдоль Суэцкого канала и в пустыне Синай.

И вот что сказал Ури, юноша двадцати двух, профессорам Линденбауму, Киршу, Бар-Нево, Бар-Циону и Элишеве Порат-Смирновски, членам педагогического совета:

– Уважаемые профессора, дамы и господа, я стою перед вами, обвиняемый лишь в одном – в списывании материала на экзамене. В этом обвинении я бы признался сразу же и по собственной воле. Но на самом деле вы предъявляете мне три обвинения, и я отвергаю второе и третье. Второе обвинение состоит в том, что я посредине занятий оставил университетский курс на юридическом отделении и пошел играть в футбол. Господа, я не пошел играть в футбол. Я пошел сражаться с врагом, и не потому, что я так решил, а потому, что так решило правительство. Я мог доказывать: я учусь, я студент, оставьте меня в покое. Но я этого не сказал, а встал и пошел…

– Никто вас не обвинил в том, что вы пошли в армию, – попытался прервать его профессор Линденбаум.

– Еще как обвинили! – повысил голос Ури. – Есть у меня доказательства. Вы обвиняете меня, и значит, по ваше му мнению, я совершил преступление. Не пошел бы я в армию, вы бы меня не обвинили, ибо не было бы мне нужды списывать, или вы думаете, что для меня это было большое удовольствие? Списывал я, потому что очень хочу продолжить учебу, потому что из-за войны не было у меня достаточно времени как следует подготовиться к экзамену.