Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл

* * *

Хлоя ждет Джону у него дома уже два часа. За окном почти стемнело. Ей неуютно в облегающем нарядном платье. Она размышляет, что делать: уйти или приготовить ужин к возвращению Джоны. Она набирает сообщение Клоду – если он сейчас свободен, то можно встретиться. Ее не покидает странное чувство, что фотографии Одри за ней наблюдают. Хлоя стирает неотправленное сообщение и принимается изучать женщину на фотографиях. Обаятельная улыбка, щербинка между передними зубами, элегантная одежда. Хлоя заходит в кабинет Одри, надеясь найти хоть какие-то изъяны в идеальном образе покойной жены.

На стене написаны имена: Белла, Эми, Вайолет. Хлоя берет книгу, ставит на место, берет другую, роется на книжных полках. Она знает, что так нельзя, но ей хочется лучше понять свою призрачную соперницу. Перебирая распечатки переводов и папки с квитанциями, Хлоя находит блокнот в твердом переплете, обтянутом плотной желтой тканью. Когда она открывает блокнот, оттуда выпадают памятные вещицы: птичье перо, билет с оторванным купоном, кольцо от сигары известной кубинской марки. На первой странице написано от руки:

Не переворачивай страницу, не читай дальше. Но Хлоя не может оторвать взгляд от рукописных слов. Почерк уверенный, выразительный, очень красивый. Джона ей говорил, что проверил все личные бумаги Одри, но этот блокнот лежал в папке с переводом документации для какой-то российской косметической компании. Хлоя борется с неудержимым порывом поделиться своим открытием: этим бывшим любовником, который ворвался в их жизнь, торжествующий и угрюмый.

Хлою бросает в жар. Она смотрит на дверь, потом отгибает уголок страницы – аккуратно, чтобы не помять, – и читает следующую запись.

Хлоя нерешительно листает блокнот и находит снимок УЗИ. Ребенок в утробе. Видна одна ножка, круглая голова. Это отъявленное нарушение личных границ. Но Хлоя все равно листает дальше и натыкается на надпись во всю страницу:

Этот вопрос повторяется в записях вновь и вновь. Хлоя видит свой выбор, как две мысленные картинки. На первой – дверь в кабинет. Можно вернуть этот дневник на место, пойти на кухню и приготовить спагетти. Пока они варятся, можно подумать, как сказать Джоне, но так, чтобы он не узнал, что она рылась в чужих вещах. Вторая дверь – это предательство, как оно есть. Хлоя грызет ногти, а потом все же решается прочесть последнюю запись.

12 марта 2003

Почему я ему не сказала? Сегодня почти собралась сказать, пока он не ушел в школу, но… Я хочу написать о садах Кью.

Там цветут крокусы. У фургончика с мороженым стоял старый буддийский монах, покупал два эскимо. Скрючившись в три погибели, пересчитывал сдачу. Не просто старый, а древний как мир.

Сразу за входом на земле среди крокусов сидел по-турецки молодой монах. В традиционном оранжевом одеянии, с бритой головой, он был похож на статую – но ВЕСЬ БУРЛИЛ ЖИЗНЬЮ. Наверное, он просто ждал своего учителя, но казалось, что он погружен в медитацию, такой спокойный, умиротворенный. Среди цветов.

Когда я проходила мимо, наши взгляды встретились. Он улыбнулся мне так хорошо и светло – казалось, весь мир засиял радостью от этой улыбки. Я подумала, не разгадал ли он мой секрет… не разглядел ли комочек нежности в моей утробе. Тише, подумала я. Не говори никому.

Я села под деревом и посчитала на пальцах. Я беременна шесть недель. Да, я знаю, что на таком сроке еще ничего не чувствуется, но я все равно чувствую… как будто во мне поселилась крошечная птичка, трепетная радость. Не знаю, как описать этот ВОСТОРГ.

Говорят, третий раз – счастливый.

Пусть так и будет. Пожалуйста.

Десять вечера, начало одиннадцатого. Джона так и не пришел; может быть, напивается где-нибудь в баре или спит с кем-то другим. Хлоя по-прежнему ждет. В голубом платье, под книжными полками Одри. Она вытягивает ноги, замечает отросшие волоски на икре и снова кладет ногу на ногу.

14 апреля

Ты мне снилась. Ты только что родилась и сразу уснула, уставшая после борьбы за свое бытие – потрясение от жизни, первый день, когда ты задышала сама. Ты была такой крошечной.

Приезжали мои родители – и папа Дж. Все вышли от нас другими людьми: растаявшими, умиленными, преображенными чудом – тобой.

Стены были расписаны лилиями. Но Дж. говорит, что не надо пока перекрашивать кабинет. Да что он знает?

Хлоя идет в кухню, наливает себе виски, пьет его неразбавленным. На холодильнике так и остались листочки с записками Одри. Когда она берет в руки дневник, из него выпадает кусочек картонки, оторванной от сигарной пачки. На обратной стороне нацарапано от руки:

Встретимся у пагоды. Во вторник, в полдень. Твой Хал.

* * *

Ночью Гарри не спится, на душе неспокойно. Он переставляет скамейки с места на место, и только скамейку Одри оставляет у пагоды. Он так решил и упорствует в своем решении, хотя уже понял, что она не вернется. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он перетаскивает другие скамейки: пусть стоят там, где посетителям будет удобно смотреть на закат, где они точно заметят симметрию аллеи падуболистных дубов. Одну скамейку он ставит под рододендронами, чтобы люди вдыхали аромат «Короля Георга», гибридного сорта, выведенного из гималайских видов. Наверняка кто-то проникнется и оценит. Гарри хотелось бы поговорить с этими незнакомцами, приходящими в Кью, но он сомневается, что они будут слушать.

Притащив очередную скамейку на Лесную поляну, Гарри садится передохнуть. Вбирает в себя тишину ночного леса, молчаливое величие деревьев, их безмолвное сострадание. Это таинственное место дышит для города, ради города. Сидеть мокро, скамья отсырела, деревянные планки уже давно начали подгнивать. Гарри вспоминает другую скамейку, которую видел сегодня и не стал никуда передвигать. Он знает эту скамейку. Ее поставили на годовщину смерти чьей-то мамы. Каждое Рождество родственники украшают скамейку венками из омелы, летом приносят живые цветы. Любовь тех, кто остался, почти осязаема… тягостное расстояние между отсутствием и присутствием. А эту скамейку, заросшую мхом, возможно, никто и не вспомнит. Но лес помнит все и подсказывает Гарри, что деревья не умирают насовсем. Они возрождаются скамьей или гробом. Листом бумаги, корпусом пианино, рукоятью оружия…

Где-то ломается ветка. Еще одна и еще. Шаги слишком тяжелые для лисицы или барсука. Сквозь ночной лес пробирается человек. Незваный гость потревожил покой спящих деревьев. Гарри замирает, врастает в скамью, как растение.