Женщины Никто - Маша Царева

— Брачное агентство? — чуть не задохнулась она. — Но у меня…

И осеклась. Потому что у нее едва не вырвалось непроизвольное: «У меня же есть Вася». За три с лишним года она так и не привыкла к тому, что Васино отсутствие больше не является чем‑то временным, из отсутствия этого теперь скроена вся ее жизнь. Она даже вещи Васины не выбросила. В прихожей по‑прежнему стояли его тапочки, на кухонной полке — его пепельница и любимая чашка, она по‑прежнему машинально покупала в гастрономе плавленый сыр и малиновые йогурты, потому что так обычно завтракал Вася. И когда ей попадалась интересная статья в газете, она сначала думала — надо не забыть рассказать об этом Васеньке — и только потом вспоминала, что Васеньки уже три года нет.

— Разве Полина тебе не передала? Брачное агентство — это и есть главная наша цель. Конечно, не обещаю, что ты в первый же день найдешь того, кто захочет взять тебя в жены. Но начинать надо как можно скорее, потому что каждый прожитый день — это какой‑нибудь упущенный шанс.

— Какой оптимистичный подход, — через силу улыбнулась Анюта.

Тем не менее она позволила этому странному смешному мальчишке отвести ее в один из тех роскошных магазинов, к которому она одна и близко бы не рискнула подойти. Они переступили высокий порожек, и слякотная Москва с ее разноцветными зонтами, хамоватыми милиционерами, давкой в метро, грязью на дорогах, глухими пробками, красивыми женщинами, сквозь макияж которых проступает утомленная серость, осталась позади, они очутились в искусственном мирке королевской роскоши. Казалось, воздух здесь состоял из расплавленного золота — иначе почему ее размноженное зеркальными стенами лицо будто бы помолодело на десять лет? И пахло здесь волшебно: тонкий аромат жасмина деликатно спорил с белым мускусом, едва различимое дыхание вербены смешивалось с сандаловой пряностью, и все это сложносочиненное великолепие было ненарочитым, как запах весны — вроде бы знаешь наверняка, что он есть, но все же не можешь четко объяснить, из чего он состоит и когда конкретно появляется. Продавщицы были добрыми феями этой сказочной страны — красивыми, улыбчивыми, понимающими, готовыми разноголосо подтвердить, что юбка к лицу мадам, и платье к лицу мадам, и красота мадам бесспорна. У Анюты закружилась голова, она пошатнулась и была вынуждена ухватиться за Пашин рукав.

— Что, солнце, непривычно? — тут же все понял тот. — Добро пожаловать в мой мир.

— Но… — она ухватилась за первую попавшуюся вешалку, извлекла из шелковых складок первый попавшийся ценник, и к ней вернулась отступившая было дурнота. — Пойдем отсюда, я тебя умоляю. Есть же и другие магазины, не все ведь женщины одеваются здесь.

— Терпи, солнце, — Ангел снисходительно потрепал ее по щеке, — Полина велела отвести тебя именно сюда.

— Но как ты не понимаешь… Пусть Поля решила подарить мне одно платье, но все равно у меня никогда не будет денег, чтобы купить другое! Это не мой уровень, не мой мир.

— Ошибаешься, солнце. Платье, которое мы для тебя выберем, будет твоим пропуском в новый мир. А другое платье тебе купит мужчина, которого мы найдем в брачном агентстве. Видишь, как все просто? Ну а сейчас не теряй времени, иди в примерочную, а я тебе вешалки подтаскивать буду.

Анюта никогда не верила в то, что одежда может изменить человека. Может быть, подчеркнуть достоинства или слегка замаскировать недостатки, но не более того. Но когда она, взобравшись на постамент высоких каблуков, обернулась к зеркалу, что‑то произошло, что‑то не укладывающееся в законы земной физики, но вполне вписывающееся в устройство этого золотого, шелкового, сандалово‑жасминового мира. Там, в красиво подсвеченном зазеркалье, жила не она, Анюта, простая баба, намывающая подъезды по утрам, шинкующая капусту в щи днем и подыхающая от тоски поздним вечером. Там жила другая женщина, с другой жизнью, с другой судьбой. Жесткий корсет распрямил ее плечи, мягкий шелк обнимал ее не знавшее настоящей нежности тело, нежный розовый цвет красиво оттенял лицо. И стало видно, что она еще совсем молодая, почти девчонка. Что детскость еще смеется в ее удивленно распахнутых глазах, что на ее щеках озорные ямочки, а губы сложены так, словно она вот‑вот рассмеется. Ей и захотелось рассмеяться — громко, по‑ведьмински, беспричинно, как у человека, наделенного некой властью, природа которой замешана не на капиталах и происхождении, а на мускусном магните феромонов. Она и рассмеялась, как пьяная, закружилась по мраморному полу на шатких каблучках, обернулась к окну и вдруг… Вдруг увидела по ту сторону стекла знакомое лицо.

Бледная молоденькая девушка, остроносая, тонконогая, слишком легко одетая, разве может тоненький белый пуховичок стать серьезным оружием в схватке с промозглыми сырыми сквозняками, которые задирают подол с нахальством пьяных приставал. Личико детское, а в серых глазах такая грусть, которая выпадает на долю не каждого взрослого.

Лиза, доченька.

И девушка тоже ее увидела, недоверие на ее лице сменилось изумлением, потом появилась робкая радость, потом — страх и непонимание. Она отшатнулась и чуть не угодила под колеса проезжавшего мимо грузовика. Грязные капли брызнули на белоснежный пуховичок, девушка беззвучно выругалась.

Нюта выбежала на порог, прямо в платье, прямо в чужих красивых туфлях. За ней бежала одна из встревоженных магазинных фей, которые превращались в бабу‑ягу, если подозревали хоть какой‑то подвох. В данном случае ей показалось, что дурно одетая покупательница хочет сбежать, не заплатив.

— Лиза! — Она споткнулась о порожек и едва не вывалилась из магазина прямо под ноги дочери, но была вовремя подхвачена ловкой продавщицей.

— Мама?! — Лизавета все никак не могла поверить своим глазам. Смотрела то на платье, то на разлинованное ранними морщинками знакомое лицо. — Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала?

Анюта почувствовала, как концентрат жалости больно разъедает глаза. Доченька, на кого же ты похожа, как же ты могла, где же та румяная, аккуратно причесанная девочка, какой я тебя запомнила, где же блеск твоих глаз, где же живость улыбки?! До чего тебя довел этот город, на который ты строптиво обменяла свою беспечность, зависимость, устаканенность?

Лиза всегда была худышкой, но сейчас от ее плоти остался тот необходимый минимум, который позволял ей передвигать ногами, не падая от слабости. Ее щеки некрасиво ввалились, глаза запали, как у покойницы, нездоровую бледность не мог скрыть даже слой тонального крема цвета загара. И эта курточка, гостеприимно распахивающая подол для сырого ветра, и эти видавшие виды сапоги — наверняка промокают…

— Лиза, я до тебя уже две недели пытаюсь дозвониться! Я теперь тоже живу в Москве, вот. Переехала к тебе поближе.

— Но как тебе удалось? — Лиза переводила взгляд с красиво накрашенного лица матери на ее дорогущее платье. — Откуда у тебя деньги?! Это же «Chloe»!

— Долго объяснять. Я нашла работу. Ничего престижного, но платят хорошо. А сейчас я пытаюсь… В общем, это тоже объяснять долго.

Краем глаза она заметила Пашу, который хмуро на нее смотрел и нетерпеливо постукивал указательным пальцем по циферблату наручных часов. От Лизы тоже не укрылся этот факт. Ее глаза стали еще круглее.