Осада Монтобана - Жюль Ковен

— Вы не достаточно пьёте мадеры, мой милый, — заметил со вздохом Ришелье. — У французов нет вкуса, раз им не понравилась «Мирам».

Сам кардинал Ришелье, как известно, был автором этой ошиканной трагикомедии, поставленной на сцену под именем академика Демарэ.

Приметив, что благодаря удачной лести он снова вошёл в милость, дом Грело встал и с возрастающим воодушевлением принялся излагать свою комично-вакхическую теорию.

— Когда я нуждаюсь в пылком и убедительном красноречии, то пью бургундское! — вскричал он. — Шампанское придаёт мне блистательное остроумие, люнель — вкрадчивую убедительность, южные вина — смелую восторженность, рейнвейн — дальновидность дипломата. От токайского я говорю, как книга, от кипрского проникаюсь философией древних греков, от орвиетто — макиавеллизмом[9]; сиракузское внушает мне глубокие соображения, ширазское — восточную мудрость. Херес придаёт уму моему особенную живость, а портвейн — основательность, тогда как малага побуждает меня проповедовать с душеспасительным умилением. Словом, каждое вино действует на меня различно, и если я нуждаюсь в двух качествах, соединённых вместе, то вынужден прибегнуть к двум различным сортам, химическое соединение которых в моём желудке производит желаемое действие.

— К великому вашему наслаждению, дом Грело.

— Да, ваше высокопреосвященство, — наивно отвечал капуцин и продолжал с восторженностью: — При моей системе следует наблюдать ещё много других условий. Вследствие постоянного изучения предмета я открыл, что для одной и той же цели я должен прибегнуть к действию разных вин, судя по тому, с кем имею дело, с французом или с англичанином, и даже количество предварительных возлияний определяется свойствами людей, с которыми мне предстоит общение.

— Почему же вы теперь сочли нужным напиться бордосского, дом Грело?

— Чтобы возвыситься до воззрений вашего высокопреосвященства и ясно излагать свои мысли, я должен был почерпнуть вдохновения из двух лучших виноградников Медока.

«Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — подумал знаменитый министр, чрезвычайно падкий на лесть, однако серьёзных тем он никогда не упускал из вида надолго, даже когда шутил.

— Так вы, вероятно, теперь отыскиваете комбинацию вин, способных придать вам победоносную убедительность, — сказал он, подсмеиваясь над своим собеседником. — Ради ваших будущих приоратов поторопитесь же найти способ заставить Гастона Орлеанского доверить вам то, что он замышляет против меня в настоящее время.

— О! — воскликнул дом Грело с унынием. — Я истощил всё вдохновение моей библиотеки, усиливаясь разрешить эту загадку.

— Вашей библиотеки?

— Для сохранения приличий я заказал порядочное число ящиков, имеющих вид богословских фолиантов и в них держу драгоценнейшие мои бутылки. Увы! Я перебрал их всех до «Summatheologiae»[10] Фомы Аквинского, и всё напрасно, я не мог убедить монсеньора Гастона, что утаивать от меня своего разговора с полковником де Тремом ему не следует.

— Неслыханное чудо! Герцог Орлеанский становится осторожен! А между тем нет сомнения, что он замышляет заговор с тремя сыновьями своего покойного гувернёра. Иначе к чему было собираться в саду ночью, да в добавок ещё и переодетыми?

— Что касается заговора, то он существует наверное, ваше высокопреосвященство, но в чём он заключается — вот главный вопрос.

— Не знает ли этого наш старый знакомый Рюскадор?

— О, это сатанинское отродье скорее даст себя изжарить на медленном огне, чем скажет хоть слово. К тому же он ненавидит вас, монсеньор.

— Да, в отплату за палки. Я засадил бы его за его последние воинственные подвиги, если бы не боялся возбудить подозрение его господина.

— Это было бы то же, что взять под стражу трёх братьев де Трем.

— Совершенно справедливо. Бордосское успешно на вас действует относительно меня, дом Грело. Задержав теперь в Брабанте этих молодых людей, я открыл бы глаза герцога Орлеанского насчёт настоящей вашей должности при нём, так как, кроме вас, никто не мог бы мне донести о ночном совещании во дворце Медичи.

— Ваше высокопреосвященство наконец-то удостоили меня оценить, — сказал смиренно дом Грело.

— Таким образом, — продолжал Ришелье, — наследник трона, не замешанный явно в этом предприятии, нашёл бы для своего вероломного замысла других деятелей, которых нам снова пришлось бы разыскивать, тогда как этих мы знаем и не выпустим из вида.

— Тем более, — заметил капуцин, — что нелепый стоицизм братьев де Трем слишком известен. Никакие пытки и истязания не вырвали бы у них тайны принца, даже в том случае, если бы все трое были в неё посвящены, в чём я сильно сомневаюсь.

— Действительно, — подтвердил кардинал. — Захватить их теперь было бы всё равно что сжечь путеводную нить заговора. Гораздо лучше постараться связать концы и потом проследить её.

— Но как?

— Там посмотрим. Продолжайте ваш отчёт, дом Грело.

— Узнав сегодня утром, что из действующей армии прибыл курьер, герцог опят послал меня в монастырь Святой Марии. При первом моём посещении, как вам известно, я передал настоятельнице письмо, в котором его высочество сообщал, что он в память своего воспитателя, графа Филиппа, принял девицу де Трем под своё покровительство и, так сказать, под свою опеку на то время, пока братья её на войне; вследствие чего я часто буду приходить от имени принца видеться с нею в приёмной, осведомляться о её здоровье, о её желаниях и потребностях.

— Скорее же к делу! Вы повторяете одно и то же, — перебил кардинал с нетерпением.

— К несчастью, в этом факте не заключается ничего важного. Два часа назад мадемуазель Камилла сообщила мне о только что полученном ею письме от старшего брата, полковника Робера. В этом родственно-дружеском письме говорится о том, что известно всем относительно хода войны. О герцоге же упоминается только в следующих словах: «Не забудь выразить его высочеству герцогу Орлеанскому или его посланному мою искреннюю благодарность за его великодушные попечения о тебе».

— Однако слова эти, как они с первого взгляда ни естественны, как они ни применимы к обстоятельствам, должны скрывать переписку заговорщиков, я в том уверен, — сказал вполголоса великий министр с видом озабоченным и задумчивым. — Вопрос в том, чтобы найти ключ к этим, по-видимому, незначительным фразам. Впрочем, предписание точно передавать их Гастону уже доказывает, что я не ошибаюсь.