Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму - Марта Петерсон

Мне было тревожно сознавать, что агенты КГБ могли по собственному желанию войти ко мне в номер и провести обыск. Словно чтобы доказать это, на следующий день в мое отсутствие они перерыли мой чемодан. Я поняла, что чемодан вскрывали, увидев, что вещи лежат не так аккуратно, как я их сложила. Во время подготовки мне сказали ожидать подобного, а потому не оставлять в гостиничном номере или квартире ничего, что могло бы выдать мои связи с ЦРУ. Поняв, что ко мне в номер заходили, я получила доказательства того, что уже знала. Сотрудники КГБ полностью контролировали мое окружение, а это значило, что за мной постоянно будут наблюдать.

Я улыбнулась дежурной по этажу, когда она протянула мне ключ и показала направо по коридору. Опять не получив ответа на свою благодарность, я понесла чемодан в номер. Открыв дверь, я нащупала выключатель. В маленькой прихожей и комнате зажглись тусклые потолочные лампы. Я поставила чемодан на пол.

Номер был обставлен скудно. Две односпальные кровати, тумбочка с телефоном без диска и лампой, большой телевизор на маленьком столике, никакого пульта дистанционного управления. Встроенного шкафа не было, но у стены стоял большой гардероб с мутным зеркалом на внутренней поверхности правой створки, тремя вешалками и двумя ящиками внизу. У окна, занавешенного тяжелыми пыльными шторами, располагалось жуткое кресло, сделанное еще в пятидесятых, а на полу лежал выцветший восточный ковер. Высокие потолки были украшены лепниной. Пахло затхлостью и дымом русских сигарет. Высокие окна выходили на кирпичную стену, что было свидетельством советской паранойи — иностранцам не стоило ничего видеть из окон своих номеров. В белой, как в больнице, ванной комнате стоял унитаз, поперек сиденья которого была натянута бумажная лента, сообщавшая, что он подвергнут санитарной обработке. Рядом лежала вощеная туалетная бумага. На изогнутой в форме буквы S трубе висело жесткое полотенце — эта труба горячей воды выполняла также функцию полотенцесушителя. Из благ цивилизации в этом номере я смогла насладиться лишь горячей ванной и теплым полотенцем. Но на ночь это было вполне приемлемо.

Тусклый потолочный свет придавал комнате сходство с номером дешевого мотеля. Я включила прикроватную лампу, которая не сильно изменила ситуацию. Читать при таком свете было тяжело. Снаружи было темно, внутри — полутемно. Я начинала постигать суровую и одинокую реальность Москвы.

Я поставила чемодан на шаткую подставку. Надеясь, что не задержусь в гостинице надолго, я решила повесить в шкаф лишь ту одежду, которую собиралась надеть на следующий день, мой первый день работы. Учитывая, сколько снега я видела по дороге из аэропорта, я достала и сапоги. Упаковывая их во Флориде, я смеялась, что напоминаю Сару Бернар, которая готовится к худшему, ведь я не ожидала, что в Москве будет так много снега в начале ноября. Я повесила ночную рубашку на полотенцесушитель в ванной, чтобы она нагрелась.

В животе заурчало, и я вспомнила, что ничего не ела, после того как пообедала на рейсе “Люфтганзы” где-то между Франкфуртом и Москвой. Мне захотелось поужинать. Я могла спуститься в ресторан в вестибюле отеля, но в моем состоянии разобраться в меню и сделать заказ по-русски было сложно. У меня не было на это сил. Да и могли ли в ресторане записать заказ на мой счет? Я не привезла с собой рубли, чтобы не нарушить советский запрет на ввоз валюты, и не догадалась попросить взаймы у Роба, столь приветливо встретившего меня в аэропорту, а он мне этого не предложил.

К счастью, в самолете я положила в сумку небольшую пачку ржаных булочек и треугольник обернутого в фольгу сыра, решив, что они пригодятся мне вечером. На день задержавшись во Франкфурте, я обнаружила в своем чемодане пакет с яблоками сорта “макинтош”, который туда положила мама. Я рассмеялась, представив, как она тайком подсовывает яблоки в мой чемодан. Она знала, как сильно я люблю яблоки и как я скучала по ним, пока мы жили в Лаосе. Мама, как добрая фея, всегда любила меня удивить. В этом случае она частично обеспечила меня первым ужином в сердце Советского Союза. Чувствуя, как слезы катятся у меня по щекам, я села на кровать, чтобы перекусить.

Я включила телевизор и посмотрела, что показывают на всех трех каналах. Везде новостные дикторы чинно рассуждали о каком-то великом достижении коммунистов. Живя в Москве, я периодически смотрела по советскому телевидению патетические церемонии вручения престижного ордена Ленина крепким советским женщинам, которые позировали на тракторах, вырастив лучший урожай овощей или лучшее поголовье свиней в своем колхозе. Все они принимали награды со слезами на глазах. Смотреть на это было смешно. Но в первый вечер нигде не показывали ничего подобного, а я не понимала половины того, что говорят, и потому телевизор был мне плохим компаньоном. В неуютном гостиничном номере я чувствовала себя особенно одинокой.

Будь это сегодня, я бы с легкостью позвонила домой, воспользовавшись телефонной картой, и заверила родителей — а вместе с ними и себя саму, — что добралась без проволочек. Но в 1975 году звонить из СССР было очень дорого и сложно. Звонки нужно было заказывать заранее, чтобы переводчик из КГБ мог в реальном времени прослушивать разговор, видимо, выявляя возможных шпионов.

Начав раздеваться для приема ванны, я вдруг подумала, что за мной, возможно, наблюдает КГБ. На мгновение я задумалась, не станцевать ли мне стриптиз, но затем тихонько усмехнулась, решив, что так выставлю себя на посмешище в первый же вечер. Впрочем, из любопытства я огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда они спрятали камеру. Вентиляционная шахта под потолком казалась идеальным местом, потому что сверху открывалась полная панорама комнаты. Во время ремонта в посольстве сотрудники службы безопасности нашли микрофоны на стенах за старыми чугунными батареями, поэтому гостиничную батарею я тоже сочла подозрительной. Но что они могли увидеть и услышать? Я не разговаривала сама с собой. А смотреть на меня они могли столько, сколько вздумается. Я не собиралась сходить с ума от паранойи.

Расслабившись в горячей ванне, я легла в постель. Матрас был твердым, а белье — особенно жестким. Я устала, но была на взводе и не знала, смогу ли заснуть в свою первую московскую ночь. Как ни странно, заснуть мне удалось. Я проснулась в два часа ночи, когда зазвонил телефон. Агенты КГБ любили попугать иностранцев ночными звонками. Я сняла трубку, но мне никто не ответил. Повесив трубку, я снова легла в постель. Телефон зазвонил снова. И снова в трубке была тишина. Я лежала без сна и гадала, неужели в КГБ уже поняли, что я из ЦРУ. Я еще раз посмотрела на вентиляционную шахту. Через некоторое время я провалилась в сон.

Я проснулась усталой. Меня одолевало волнение, но мне все равно не терпелось увидеть город при свете дня и вступить в новую, весьма интересную роль оперативника ЦРУ, работающего под прикрытием в Москве. Мне хотелось оказаться на улице, возможно, даже под наблюдением громил — так мы называли ведущих слежку агентов КГБ. Я была молода и уверена в себе, а потому не сомневалась, что смогу отомстить за гибель Джона, сделав выпад против советских коммунистов. Мне сложно сказать, насколько я в то время понимала свою мотивацию, и я уж точно не говорила об этом во время обязательного визита к психологу из штаб-квартиры, который должен был определить, достаточно ли я психологически устойчива для столь сложной командировки. Тем не менее чем дольше я жила в Москве и чем сильнее мы вредили Советам, тем крепче становилась моя уверенность в том, что такова моя судьба — мой способ сравнять счет. Я считала это своей возможностью нанести ответный удар, хотя и не могла вернуть Джона.