Последний романтик - Тара Конклин

Большим пальцем Кэролайн стерла капельку крови со щеки сына. У него были темно-голубые, почти черные, глаза, и он смотрел на нее с серьезностью, которая казалось глубокой и мудрой. «Но как? – подумала Кэролайн. – Как он может уже быть мудрым?»

– Посмотри на него. – Голос Натана из-за плеча так испугал Кэролайн, что она едва не уронила Луиса.

Она совсем забыла, что Натан тоже был здесь.

– О Натан, – сказала Кэролайн. – Посмотри на него!

– Он потрясающий.

Это было настолько очевидно, что Кэролайн даже не кивнула. Вдвоем они наблюдали, как Луис дышит.

Потом одна из чудесных женщин сказала, что должна забрать Луиса, чтобы проверить его дыхание и другие показатели, потому что его баллы по шкале Апгар были низкими. «Вы сможете навестить его через пару часов», – сказала она и мягко забрала Луиса из объятий Кэролайн. Пока медсестра ловко пеленала его в желтое байковое одеяльце с узором из мелких голубых слоников, Кэролайн начала всхлипывать. Натан взял ее руку, но и он плакал, и так они сидели, отчаянно стискивая руки друг друга, когда их сына унесли из комнаты.

Двадцать четыре часа спустя Кэролайн открыла глаза в своей больничной палате с бледно-розовыми, как раствор каламина, стенами. Младенец Луис, туго спеленутый, как сосиска, спал подле нее в колыбельке. Его уже выпустили из интенсивной терапии; через два дня их обоих должны были выписать домой.

На кресле возле колыбельки сидела Рене.

– Рене! – воскликнула Кэролайн.

– Поздравляю, соня, – сказала Рене. – Я сдала квалификационный экзамен и решила, что выберусь тебя навестить.

То ли дело было в послеродовых лекарствах, то ли в ее общем сонливом состоянии от появления новых материнских гормонов, но Кэролайн никогда в жизни не была так счастлива увидеть другого человека.

– Как же я рада, что ты приехала! – сказала она. – Я так тронута.

– Ну конечно, я приехала. Нони за тебя волновалась.

– Когда она приезжает?

– О, ну, у нее же работа. Она прилетит на той неделе. Натан сказал, что за это время вы как раз более-менее освоитесь.

Кэролайн задумалась: когда же это они успели все обсудить и почему Нони не примчалась к ней немедленно? Если рождение первого внука не повод взять выходной не работе, что же тогда вообще повод? И сколько сейчас времени? И какой день?

И тут Рене улыбнулась и рассмеялась.

– Так удачно, что Луис родился именно в это время, – пояснила она.

– Удачно? Но он родился раньше срока, – не поняла Кэролайн.

– Я имела в виду, что это произошло в тот же день, когда у Джо случились все эти неприятности в колледже. И Нони как раз отвлеклась. Иначе, я уверена, мне бы все это не сошло. Так она все задавала бы вопросы и пыталась бы поговорить с тренером, а теперь она покупает ползунки. Все получилось просто отлично.

– А, ну да, конечно, – сказала Кэролайн; она все поняла. – Джо. Отличный тайминг.

Рене заглянула в колыбельку.

– Миленький, – сказала она, не дотрагиваясь до ребенка, и снова опустилась в кресло.

Они еще поговорили, хотя потом Кэролайн не могла вспомнить ни слова из этого разговора. Наверняка они говорили о Джо. Возможно, о родах тоже, о врачах, пеленках, срыгиваниях.

Но что Кэролайн запомнила, так это то, как она после ухода Рене лежала с закрытыми глазами и думала о Джо и младенце Луисе. О Нони, о сестерах, о том, как они росли и кем стали. И Кэролайн пришла к выводу – все, что она до сих пор знала о родительстве, не имеет значения. Что они с Натаном начнут все заново. Прошлое, до тех пор, пока ты помнишь о нем, не имеет никакого значения. Если ты обладаешь этим знанием, ты не провалишься в ту же самую яму. Тем днем в больнице, лежа возле своего новорожденного сына, Кэролайн поклялась ему, что будет лучшей матерью, чем та, что была у нее. И этот императив, хоть и порочный, порожденный чувством вины и освещенный личной историей Кэролайн, пронесет мою сестру сквозь следующие пятнадцать лет ее жизни. Лишь только после происшествия с Джо она осознает всю тщетность своей миссии. Понятие «лучше» совершенно нерелевантно в приложении к материнству, потому что все это мероприятие основано на предположении, что однажды, и скорее, чем ты думаешь, твой ребенок станет совершенно самостоятельным, независимым человеком, который будет принимать свои собственные решения. Этот ребенок необязательно будет помнить все костюмы на Хеллоуин, которые ты шила ему руками шесть лет подряд. Или будет, но станет ненавидеть тебя за это, потому что ему хотелось, чтобы они были покупные, как у всех друзей. Не важно, какой безупречной матерью ты стараешься быть; все равно рано или поздно твой ребенок уйдет в мир без тебя.

* * *

Убрав с дороги кошек, мы приступили к уборке на втором этаже. Мы скребли, терли, выметали кошачью шерсть, дерьмо и пыль, отмывали пятна с линолеума в ванной. Мы выкинули кошачье гнездо из газет. От света октябрьского солнца, проникшего в вымытые окна, спальни засветились, как будто где-то за пределами дома кто-то зажег гигантскую свечу.

– Я сошью шторы и, может быть, нарисую девочкам витраж на стене, – размечталась Кэролайн, когда мы стояли, осматривая результаты своей работы.

Я прищурила глаза и представила себе ее видение. Постоянный дом.

И тут Кэролайн сказала, что уже хватит, на сегодня довольно. Она сейчас поедет ночевать к Нони, а завтра вернется, чтобы проследить за работой службы уборки, которую решила заказать. Они явятся с самого утра командой из десяти человек с мощными пылесосами. К приезду семьи дом не станет идеальным, но будет чистым. И этого достаточно.

Мы снова оказались на улице уже к вечеру. Заходящее солнце светило сквозь оранжевые листья, воздух был прохладным.

– Спасибо, – сказала Кэролайн. – Правда, Фиона, я очень признательна, что ты приехала. Ты присмотрись к Джо на празднике, ладно? И скажи, что ты думаешь. Поговори с Рене. Не знаю. Может, ему и не нужна никакая помощь. Может, с ним все в порядке. – Кэролайн поежилась. – Погоди, я же даже не спросила тебя про работу, и твои стихи, и все остальное.

– Нормально, – ответила я, улыбаясь сестре. – Все отлично.

Кэролайн кивнула с отсутствующим видом.

– Ну и хорошо, – сказала она, не глядя на меня. – Тебе не нужно, не знаю, денег там или еще чего-нибудь?

– Спонсируешь искусство? – спросила я, качая головой. – Не, спасибо, Кэролайн.

В душе я была социалистом и брала деньги у сестер и брата так же, как в моем воображении директор «Почувствуй климат!» принимал пожертвования у терзаемых виной крупных корпораций. У нас были те же ценности и идеалы; мы просто реализовывали их различными способами. Но ее предположение, что мне нужны деньги, и желание предложить их меня смутило. Я знала, что сестры считают меня безответственной, но разве я не пришла сегодня ей помочь? Разве это не считается?