Сеть Сирано - Наталья Потёмина

— Таня, ты чего разошлась-то так? — засуетилась Чигавонина. Побежала на кухню. Принесла воды. — Может все не так и страшно, как ты малюешь.

— А ты это у дочери своей спроси, у Ирки, — устало сказала тетка. Зубы об стакан. Сигареты. Пепельница. — Мне не веришь, пусть она тебя просветлит. А мне Ольки моей по самое горло хватает.

— Некого мне спрашивать, Таня, — Надька присела на край дивана и стала рыться в своем бауле, — Ирка моя из дома ушла.

— Как ушла? — не поверила тетка, — куда?

— А бог ее знает, — пожала плечами Чигавонина, — может, у подружек ночует, может, у мужика какого…

— А что случилось, Надь? По какому поводу драка?

— Да с жиру бесится! — взвизгнула Надька. — Ты еще, Таня, меня раздражать будешь! Из-за Епифанова все, неужели непонятно?

— Она что, не захотела с ним встречаться? — догадалась тетка.

— «Не захотела!» — передразнила ее Чигавонина, — не захотела — это не то слово. Она мне сразу ультиматум выдвинула: или я, или он.

— А ты что?

— А я что? — усмехнулась Надька, — отец же, говорю. Родная кровь. Пора бы познакомиться.

— А она?

— Пошел, мол, он «на»… Такой отец. Тридцать лет как-то жила без него, еще столько же проживу.

— Что это она так сурово?

— Не знаю, Тань. Не знаю, что и подумать. — Надька подошла к зеркалу и приложила к груди зеленое платье, — так что банкет на время откладывается.

— А Борис, как я вижу, остается?

— Какой Борис?

— Годунов.

— Годунов — да! Пока еще в силе, — Надька примерила черное платье, — а может, Тань, лучше красное с бусинками?

— Да хоть серо-буро-малиновое… Мне Ирку твою жалко.

— А чего ее жалеть? Не по подвалам же гуляет. А деньги понадобятся — сама домой прибежит.

— Все равно — жалко.

— А меня, Таня, тебе не жалко?

— И тебя жалко. И меня жалко. А особенно нашу Витусю.

— А что с Витусей? — занервничала Надька, — причем здесь, вообще, Витуся?

— Не хотела тебе говорить, — вздохнула тетка, — но она приходила ко мне.

— Зачем?

— Неужели непонятно?

— На Сашку посмотреть?

— На него.

— Так я и знала! — взорвалась Надька, — опять она мне дорогу перебежать норовит!

— Да какую дорогу, Надя! — тетка тоже разозлилась, — у нее же муж, семья, девчонки! Столько лет прошло!

— Подумаешь, муж! Семья! Старая любовь не ржавеет!

— Еще как ржавеет! И ничего от нее не остается.

— А вот у меня, Таня, осталось, — неожиданно тихо сказала Надька, — как будто бы и не было этих тридцати лет…

— Господи! — всплеснула руками тетка, — и что только вы в нем нашли?

— Ты знаешь, Таня, какой он красивый! — заулыбалась Надька, — как поздний Никита Михалков или средний Вилли Токарев… Голос такой ласковый… Глаза бархатные… Таня, я по нему умираю…

— Да поживи еще немножко, порадуйся…

— Я и радуюсь, Таня, я и живу… Им одним…

— Бедная Витка!

— У тебя сегодня все бедные! — снова взорвалась Чигавонина, — одна я богатая! Бедная Витка! Бедная Ирка! Думаешь, легко, Таня, мне было одной дочь поднимать?

— Это ты мне говоришь?

— Ну да, Таня, ты тоже мать-одиночка. Только Витка как порядочная устроилась!

— Не завидуй, Надь. Ее жизнь тоже не малина.

— Это почему еще не малина? Дом — полная чаша. Ни дня не работала! Не то, что мы, Таня, верблюды ломовые!

— А тридцать лет под Пашей полежать не хочешь?

— А ты что думаешь, они вместе спят?

— А дети-то откуда?

— За всю жизнь, может, и было четыре раза. А так, Таня, я точно знаю, они все тридцать лет, как брат и сестра.

— Я тебе не верю.

— И не верь. Но кому, как не мне, знать?

— Надя! — до тетки, наконец, дошло, — так ты все это время с Виткиным Пашей?

— А что? Она мне сама разрешила. Чтоб к ней лишний раз не приставал. Не фонтан, конечно, но в засуху и Паша — рыба.

Тетка рухнула в кресло и тихо произнесла:

— Бедная Витка!

— В общем, я пошла, — засобиралась Чигавонина, — заговорилась я с тобой. А мне еще в банк надо, а потом на фирму за платьями…

Надька явно пожалела о том, что сказала. Но слово — не птичка, назад не вернешь.

Расстались они непривычно холодно.

— Дверь за собой захлопнешь? — спросила тетка, не трогаясь с места, — у меня тоже работы выше крыши.

Надька молча кивнула и, забросав платья в сумку, тихо удалилась.

Тетка села за стол и тупо уставилась в монитор.

Вот так, подумала тетка, жизнь смешная штука. Сначала на троих мужика делили, потом на двоих, а в конце — все одной досталось.

Она убрала с экрана Барабанщика и стала искать флешку в ящике стола. Лексеич просил написать короткую рецензию для глянцевого журнала. Не ее это была работа, но разве шефу откажешь? Хотя бы вскользь прочитай, попросил он ее, странный какой-то роман. Не знаю, типа, что с ним и делать.

Что там роман, усмехнулась тетка. Жизнь куда страннее.

Флешка все не находилась, и тетка с трудом справлялась с раздражением. Хотелось бросить все на пол и растоптать. А потом пойти на кухню и напиться. А потом побить посуду и громко поругаться матом. А потом заплакать и уснуть лицом в китайской лапше. А потом проснуться и завыть. А потом…

И тут в левом углу компьютера замигал спасительный желтый маячок.

Наконец-то, обрадовалась тетка. Вот только тебя мне и не хватало. Одной рукой она потянулась за очками, другой нажала на мышь, чтобы увеличить фотографию. Потом взгляд на монитор… И тут же кромешная темнота.

Я на цыпочках подкралась сзади и закрыла ей ладонями глаза.

— Доброе утро, мамочка!

Ее реакция была, по меньшей мере, странная. Точнее, ее не было совсем. Мать молча сидела в кресле, не подавая ни малейших признаков жизни. Я убрала руки и заглянула ей через плечо. Мамины глаза были по-прежнему закрыты.

— С тобой все в порядке? — тихо спросила я.

— Все в порядке, — ответила она, — что-то вдруг в глазах потемнело.

— Я тебя испугала? — заволновалась я, — тебе нехорошо?

— Нет, мне хорошо, — она открыла глаза. Взгляд ее уперся в монитор.

На экране улыбкой в тридцать четыре зубы светился очередной претендент на мою руку и сердце.