Конец конца Земли - Джонатан Франзен

Однако же историю Ундины следует прочесть непременно. «Обычай страны» – первый роман, в котором изображена абсолютно современная Америка, какой мы ее знаем; это первая художественная попытка осмыслить культуру, которую не удивило бы ни семейство Кардашьян, ни Твиттер, ни телеканал «Фокс Ньюс». «Бэббит» Льюиса и «Гэтсби» Фицджеральда не только прямые ее наследники, но и в некотором смысле даже менее современны. Господствующий ныне симбиоз денег, СМИ и известности появляется в первой же главе романа – в виде газетных вырезок, которые носит с собой повсюду миссис Хини (массажистка Ундины и первая ее наставница в светских вопросах): эти-то вырезки становятся лейтмотивом, неизменным мерилом успеха Ундины. Как бы та ни была невежественна, но все же соображает, что нужно репортерам, и на диво искусно манипулирует прессой. Кстати, Уортон предугадала еще две приметы современного американского общества: то, что деньги стирают любые социальные различия, и гедонистический конвейер материализма. В мире Ундины можно купить все что угодно, но этого всегда будет мало.

Однако самый на удивление современный мотив романа – это все же развод. «Обычай страны», безусловно, далеко не первая книга, в которой браки распадаются, однако первая в западном каноне, представившая развод как серийное явление и тем самым возвестившая гибель «брачного сюжета», питавшего бесчисленные произведения прошлого. Риск выбрать в мужья не того, некогда высокий, ныне стремится к нулю: ведь развод способен исправить – и исправляет, судя по Ундине, – любые ошибки. Теперь их цена в основном измеряется в деньгах. И Уортон, в пору работы над книгой, несомненно, понимавшая, что и в ее случае развода не избежать, снова не довольствуется полумерами. Роман изобилует разводами: такое ощущение, что он именно об этом. И если «Обитель радости», история непоправимых ошибок, оканчивается тем, что слабое пламя жизни Лили угасает, то «Обычай страны», рассказ об ошибках, не имеющих сколь-нибудь продолжительных последствий для тех, кто их совершил, оканчивается прямо-таки карикатурным описанием того, как Ундина выходит замуж за мужчину, который вот-вот станет самым богатым человеком в Америке, но и этого ей тоже мало. Не нужно восхищаться Ундиной Спрэгг, чтобы восхищаться автором, с такой смелостью и любовью к форме создавшим столь несостоятельную героиню. Уортон раскрывает новомодную тему развода с тем же пылом, с каким Набоков в «Лолите» описывал педофилию.

Ундина – крайнее воплощение неприятного человека, которому неожиданно для самого себя сочувствуешь, проникаясь силой его желания. Спрэгг до смешного неуязвима, точно какой-нибудь Вайл И. Койот[16]. Интерес, который вызывают у меня ее успехи – ее койотоподобное выживание даже после самых сокрушительных ударов, наносимых разводами по ее положению в обществе, – сродни любопытству, с которым следишь, как один паук в банке побеждает прочих пауков, и все же я до сих пор, перечитывая книгу, поневоле проникаюсь симпатией к ее борьбе. А второстепенные персонажи, которым, по идее, я мог бы сочувствовать (ее отцу, второму и третьему мужу), вдруг каким-то странным образом оказываются в моих глазах недостойными сострадания. Эти мужчины вызывают у меня разочарование и досаду, поскольку тормозят процесс, за который я болею душой. Их нравственные принципы, теоретически достойные восхищения, контрастируют с желаниями Ундины – и не в пользу первых. В этом смысле Ундина похожа на саму Уортон, муж которой не вынес ее витальности и успеха, а двое мужчин, которых она любила больше всех (Берри и Фуллертон), вряд ли были достойны ее любви – и это бросается в глаза, когда читаешь ее биографию. Единственная страсть, которая движет Ундиной – жить роскошно и беззаботно, – ничуть не похожа на изысканную любовь Уортон к искусству, заграничным путешествиям и серьезным беседам, однако в одном Ундина очень похожа на свою создательницу: она тоже держится особняком и изо всех сил старается использовать природные данные, чтобы пробиться в жизни.

И здесь кроется возможность куда глубже посочувствовать Уортон. Несмотря на все ее привилегии, несмотря на бурную социальную жизнь, она оставалась одиночкой, изгоем – то есть прирожденной писательницей. Неюная женщина, швырявшая на пол исписанные поутру страницы, и девочка, в четыре года впадавшая в некое подобие транса и в нем «сочинявшая» истории, – один и тот же человек. Ее с детства приучали думать о нарядах, внешности и положении в высшем свете, и лет до сорока она послушно играла усвоенную роль, но всегда оставалась девочкой, которая выдумывала истории. Эта-то девочка, своенравная, тоскующая пленница, мелькает на страницах лучших ее романов, бунтуя против условностей своего привилегированного мирка. И словно сознавая, что вряд ли вызовет у кого-то симпатию, Уортон сделала главными героинями этих романов женщин, которые совершенно не располагают к себе, после чего пустила в ход самое мощное оружие рассказчика – заразительность вымышленного желания, – которое заставляет нас им сочувствовать.

В самом щедро реализованном своем произведении, «Эпохе невинности» (1920), которое Уортон написала через много лет после романа с Фуллертоном и уже после того, как Великая война превратила предшествовавшие ей десятилетия в далекое прошлое, Уортон рассказала собственную историю куда откровеннее, чем прежде, расщепив себя на двух персонажей, мужчину и женщину, – отделив, так сказать, бороду от лилии. Главный герой, Ньюленд Арчер, олицетворяет происхождение Уортон: изгой-одиночка, он, тем не менее, плоть от плоти старого Нью-Йорка с его социальными нормами и, как бы ему ни хотелось обратного, идеально вписывается в степенный консервативный мир с его правилами и удобствами. Великая любовь Ньюленда, Эллен Оленска, – тот человек, которым Уортон стала: независимая эмигрантка, пережившая несчастный брак и крушение иллюзий, родившаяся в Нью-Йорке свободолюбивая европейка. Героев так тянет друг к другу, потому что они похожи настолько, насколько вообще могут быть похожи две части цельной личности. Так что в этом романе персонажам Уортон в кои-то веки сочувствовать легко. Они не совершают ошибок, их практически не заботят деньги. Эллен всего лишь красива и в беде, а Ньюленд всего лишь мечтает о ней, но, поскольку женат, не может ее получить.

Прелесть «Эпохи невинности» в том, что роман изображает судьбы героев в перспективе. Перенеся основные события в 1870-е годы, Уортон тем самым дает себе возможность в конце показать Ньюленда и Эллен в совершенно новом мире, где их былые испытания кажутся продуктом своего времени и среды. Роман становится историей не только о том, чего им получить не удалось – чего их лишили бонтонные козни старых нью-йоркских семейств, – но и о том, чего им удалось добиться. И значительные, душераздирающие слова о несбывшейся мечте Ньюленда произносит в романе не Эллен и не Ньюленд, но женщина, с которой он так и не развелся. Уортон, бесспорно, по ее же собственным словам, «устремляет ослепительный прожектор критического внимания» на социальные условности, изуродовавшие ее собственную молодость, – однако же и воспевает их. Она описывает их с такой точностью и полнотой, что они предстают в исторической перспективе тем, чем, по сути, и являются: общественными установлениями со своими достоинствами и недостатками. И тем самым лишает современного читателя незамысловатого удовольствия осудить устаревшие нормы. Зато в конце романа он обретает сострадание.