Стеклянный отель - Эмили Сент-Джон Мандел

Тридцать семь лет спустя в зале суда на Манхэттене судья произнес «сто семьдесят лет», и у Алкайтиса словно земля ушла из-под ног, время унеслось в немыслимые дали, к непостижимому числу 2179. Он осознавал, что проведет остаток жизни в тюрьме, но чувство нереальности происходящего было точно таким же, как в двадцать лет, когда у него был жар: понятия остаток жизни и тюрьма в его уме никак не вязались между собой, напоминали дверь и ключ, неразрешимое уравнение.

Раньше он никогда не замечал одуванчики, но сейчас эти маленькие вспышки желтого цвета в траве на фоне угнетающего однообразия тюремного двора поражали воображение. То же самое и с птицами. Обыкновенные птицы, которые сливаются с окружающим пейзажем: малиновки, вороны, зяблики, – но казалось необычайным, что они приземляются на траву, а потом вспархивают и улетают, пересекая любые ограждения. Они были посланниками из другого мира. Тюремные правила запрещали кормить птиц, но некоторые все же тайком рассыпали крошки в траве.

Пара заключенных, сидевших в камерах строгого режима, утверждают, что ФИУ «Флоренс Медиум 1» – просто загородный клуб, с чем можно поспорить, но тем не менее здесь и впрямь не так плохо, как ожидал Алкайтис. Большая часть людей в тюрьме немолоды и потому не желают вступать ни в какие разборки, к тому же никто не хочет, чтобы ему ужесточили режим. Никто не ведет разговоров о том, как бы кого-нибудь прирезать, и не пытается никого убить во дворе. Самая зловещая картина, которую можно наблюдать, – кучка белых расистов делают зарядку; остальные нарочито их игнорируют. Расисты знают, что, если будут привлекать много внимания или вызовут неприятности, их переведут на строгий режим – как случилось пару лет назад, когда по всей стране начались облавы на группировку «Арийское братство», – поэтому ограничиваются синхронными отжиманиями и пафосным трепом про кодекс чести и племенную солидарность. Двое братьев, уличенных в крупном мошенничестве со страховками, собирают свиту в своем излюбленном уголке. Даже в тюрьме на них работают люди – добывают для них нужные вещи и стирают одежду в обмен на товары в магазине. Парни помоложе нарезают круги по часовой стрелке, а те, кто постарше, прохаживаются по дорожкам. Постаревшие мафиози греются на солнце и сплетничают.

Есть что-то успокаивающее в том, чтобы подчиниться рутине. Алкайтис бегает по двору, поднимает тяжести, отжимается и спустя полгода приходит в лучшую физическую форму за всю свою жизнь. Он не из тех, кто проживает безликие, похожие один на другой дни, чтобы ускорить ход времени. Такой способ выживания тоже вызывает у него уважение, но сам он из принципа пытается каждый день делать что-то новое. Он находит работу, хотя, с учетом его возраста, это вовсе не обязательно, и подметает полы в кафетерии. Он вникает в местные порядки и платит другому заключенному десять долларов в месяц за услуги прачечной. На свободе ему вечно было некогда читать, зато здесь он вступает в книжный клуб, в котором обсуждают романы «Великий Гэтсби», «Прекрасные и проклятые» и «Ночь нежна» с пылким молодым профессором: кажется, для него не существует больше никаких писателей, кроме Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Здесь можно забыться благодаря раз и навсегда установленному графику с подъемом в пять, перекличкой в пять пятнадцать, завтраком в шесть и так далее; один день незаметно сменяется другим. В прошлой жизни ему часто не давали уснуть тревожные мысли о тюрьме, но здесь, в перерывах между перекличками, он спит вполне крепко. Когда каждое утро просыпаешься с мыслью, что худшее уже случилось, испытываешь ни с чем не сравнимое облегчение.

– Я вот чего не могу понять, – говорит ему журналистка. Ее зовут Джули Фримен. Она пишет о нем книгу, что ему необычайно льстит. – Задолго до ареста целыми десятилетиями в вашем распоряжении были довольно значительные ресурсы.

– Верно, – соглашается Алкайтис. – У меня было невероятно много денег.

– И вы только что сказали, что уже давно знали – вас арестуют. Вы знали, что вас ждет. Почему же вы просто не бежали из страны до ареста?

– Честно говоря, – отвечает он, – я никогда не думал о том, чтобы бежать.

Впрочем, это не означает, что он ни о чем не жалеет. Ему стоило больше ценить людей, которые были рядом с ним до того, как он отправился в тюрьму. В зрелом возрасте у него не осталось настоящих друзей, только инвесторы, но он знал людей, общение с которыми приносило ему удовольствие. Он всегда питал большую симпатию к Оливии – она напоминала ему о любимом покойном брате – и к Файзалю, который мог часами говорить на чарующие темы вроде британской поэзии двадцатого века и истории джаза. (Файзаль уже мертв, но нет нужды думать об этом.) Он вспоминает с теплотой даже некоторых инвесторов, с которыми был едва знаком, виделся не больше пары раз. Например, Леона Преванта, руководителя судоходной компании, с которым Алкайтис пил в баре отеля «Кайетт» и с удовольствием беседовал о совершенно незнакомой ему отрасли; или Теренса Вашингтона, отставного судью в клубе Майами-Бич, знавшего чуть ли не все об истории Нью-Йорка.

К людям, с которыми он теперь проводит время, он по большей части не испытывает уважения. Есть несколько исключений – мафиози, построившие ужасающие криминальные империи, бывший шпион, десять лет проработавший двойным агентом, – но на каждого крестного отца и владеющего тремя языками шпиона приходится по десять обыкновенных отморозков. Алкайтис понимает, что в его снобизме присутствует доля лицемерия, но есть разница между: а) осознанием того, что ты такой же преступник, как и все остальные, и б) желанием находиться в одном ряду со взрослыми людьми, которые не умеют читать.

– С деньгами есть как бы две разные игры, – говорит за столом во время завтрака Немировский. Он уже шестнадцать лет провел в тюрьме за неудачную попытку ограбления банка. Он закончил четыре класса школы и фактически безграмотен. – Есть игра, которую все знают: ходишь на дерьмовую работу, получаешь зарплату, и денег вечно не хватает, – объясняет он под дружные кивки остальных за столом, – а есть другой уровень, абсолютно другой уровень с настоящими деньгами, и это уже абсолютно другая история, типа секретной игры, и только некоторые умеют в нее играть…

В словах Немировского есть своя правда, размышляет позже Алкайтис во время пробежки по двору. Деньги – это игра, в которую он умел играть. Или так: деньги – отдельная страна, и у него были ключи от этого королевства.

Он не говорит об этом Джули Фримен, но сейчас, когда бежать уже слишком поздно, Алкайтис постоянно ловит себя на мыслях о побеге. Он любит погружаться в мечты об альтернативной версии событий – антижизни, если угодно, – в которой он сбежал в Объединенные Арабские Эмираты. Почему бы и нет? Ему нравятся ОАЭ, в особенности Дубай, где можно прожить целую жизнь, почти не выходя на улицу и перемещаясь только на автомобилях с плавным ходом и вышколенными водителями, сменяя один великолепный интерьер на другой. В 2005-м он был там вместе с Винсент. Казалось, она была поражена местной роскошью, хотя, оглядываясь назад, он допускает, что она могла иногда притворяться. У нее была серьезная финансовая заинтересованность в том, чтобы изображать счастье. Что ж. В антижизни события в день новогодней вечеринки протекают совсем по-другому. Когда к нему приходит в офис Клэр, он переводит разговор на другую тему. Он притворяется, что не понимает, о чем она говорит, изображает вежливое недоумение, пока она не сдается и не уходит. Он не прочь прибегнуть к манипуляции, если она поможет ему избежать тюрьмы. В антижизни он ни в чем не признается. Он не дает слабину. Тем вечером он идет с Винсент на вечеринку, а потом они возвращаются вдвоем в свое пристанище. Он целует ее перед сном как ни в чем не бывало и ни слова не говорит о своих планах. Она уходит в спальню, а он пьет кофе и начинает сборы, смотрит на темную громаду Центрального парка и огни позади, пытаясь запомнить вид, который больше никогда не увидит. Он дожидается рассвета, когда мойщики окон поднимаются по стене небоскреба на подвесной платформе.