Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

вынырнула Алина. Губы ее кривились. Линяев плавно поднял большой палец — на «ять»!

— Спасибо вам, — сказала она Чернину.

— Что вы?! Не стоит.

Чернин прятал глаза. «Значит, позвонил этот голубчик, — досадливо подумал Линяев. — Но откуда он пронюхал об Алине? Видать, и впрямь знает добрая половина города. Ладно. Пусть смотрят и завидуют».

С утра сквозь облака пробивалось солнце. Из окон студии было видно, как по «долине самоанализа» ползают слепые тени.

Стали заметными худенькие деревца, торчавшие по «долине». Эти подростки настойчивы. Они растут, невзирая ни на что. Когда они повзрослеют, «долине самоанализа» наступит конец. Здесь будет парк. Для «самоанализа» придется искать другое место.

У въезда в город машину задержала колонна людей. Они несли лопаты и мотыги. За колонной следовала другая. Впереди ее играл оркестр. Барабанщик чуть приотстал. Он хромал в новеньких туфлях. За барабанщиком два парня, жмурясь на солнце, тащили плакат: «Превратим наш город в сад». В. Маяковский».

Алина ерзала возле шофера. Беспрестанно оглядывалась на Линяева.

«Пустяки, — подумал Линяев. — Лишь бы образовался тромб. Только бы четыре дня продержаться без кровотечения».

Раздевал Линяева режиссер. Алина стояла у окна, спиной к ним.

— Алина, там, через улицу, человек занимается гимнастикой. Ты видишь его?

— Да.

— Он молодец. Он собирается прожить лет двести. Как и я. Ты поняла? Как и я.

— Помолчи, — приказал Чернин.

Он пыхтел, раздевая Линяева, крутил ему руки, ноги. Каждое движение для него было проблемой. Он тер лоб и прикидывал. А человек, который сделал бы это ловко и осторожно, стоял у окна. И не мог даже посмотреть, что делается у него за плечами.

Чернин рассердился. Так им и надо. Взяли бы и поженились. Вместо этого играют в игры.

Один, видите ли, болен. Вторая — слабое, застенчивое существо, и ей не положено проявлять инициативу. И так рассуждает журналистка. Он-то помнит, как она похитила у него агронома. Утащила из-под самого носа. Все было готово для съемки, но откуда-то взялась эта особа и выманила агронома из хаты-лаборатории. На улице ее поджидала линейка. Что она сказала агроному — неизвестно. Съемочная группа не успела ахнуть, как он залез на линейку. За линейкой погнались Орел и Решка и даже некоторое время бежали рядом с лошадью — ноздря в ноздрю. Но лошадь оказалась выносливей, и они отстали. А он, Чернин, размахивал кулаками и кричал страшным голосом. Уже сворачивая за угол, эта женщина посоветовала снять рядовых колхозников. Агроному ничего не оставалось, как поддакнуть. Хотя он не прочь был покрасоваться на экране.

Сегодня она встретила его в машине и бровью не повела. Непонятные эти женщины-журналистки. Он был свидетелем, как одна, точно такая же сорви-голова, всенародно ревела в три ручья. Ее ужалила оса. В лоб. Перед этим корреспондентка навела ужас на ораву бюрократов.

— Вы некстати украли тогда агронома. Очерк мы готовили ругательный, и агроному б досталось изрядно, — сказал Чернин, взбивая подушку.

— Предупредили бы. Насчет другого язык орудовал у вас безотказно.

— Не мог же я при нем!

— Почему бы и нет? Работаете из-под полы? Впредь вам наука!

— Между прочим, редактором очерка был я, — сказал Линяев, — и мне намылили шею.

— Если будешь болтать, я добавлю от себя.

— Можете повернуться, — ехидно объявил Чернин.

«Странно, — удивился про себя режиссер, — наш товарищ в опасности, а мы шутим наперебой. Словно поблизости от нас не ходит смерть. Неужели мы верим в его фантастическую способность жить, как верит и он сам?! Брать в расчет только его волю и забыть об организме — значит удариться в идеализм. Но с детства наши головы прочно забетонированы диалектическим материализмом. Линяев, вероятно, одна из тех фигур, на которых философы ломают себе хребет».

Линяев кашлянул в платок. На платке прибавилось алое пятно. Это не годится. Линяев закрыл глаза. Нужно во что бы то ни стало заснуть. Пусть отдохнет организм. Потом ему достанется крепко.

— Ты бы поспал в самом деле, — заботливо сказал Чернин. — Я тем временем сбегаю на студию.

Линяев не ответил, давая понять, что засыпает. Чернин вышел, ступая на носки. Алина, не сводя глаз с кровати, опустилась на стул.

Линяев лежал на спине, вытянув руки поверх одеяла. Посторонний человек принял бы его за труп.

Очнулся он от укола. Пахло эфиром.

— Закусите таблеточкой, — радушно предложил врач.

Линяев глотнул таблетку викасола без воды.

— С большим удовольствием я бы поставил вам горчичники из крапивы. Подумать только: вместо больницы он заставляет везти себя в пустую, холодную хижину. Бить вас следовало нещадно, Юрий Степанович! И за ноги волочить в больницу. Но теперь ничего не поделаешь. Будете валяться здесь. Пишущую машинку, чернила, бумагу, — все заберем, разумеется.

Из глубины комнаты возникла женщина в белом халате. Линяев посмотрел на нее — у него заломило в глазах. Сестра сунула ему под мышку холодный термометр. Потом врач посмотрел на термометр и сокрушенно причмокнул толстыми губами.

— Еще несколько градусов, и вы затмите солнце, — пошутил он и уже добавил серьезным голосом кому-то стоящему за изголовьем: — Ни капли горячего. Ничего острого.

— Я поняла, доктор, — ответила Алина.

Они остались вдвоем. Алина пристроилась на краешке постели. Погладила его руку. Мягкий рыжеватый волос щекотал ладонь. Второй по качеству мех после шиншиллы. Тоже придумал!

Алина встретила его нежный взгляд. «Я очень его люблю, — подумала она. — За что? Трудно сказать. Спросите каждого любящего, и он не может сказать, за что он любит. Если и скажет, то только так: «Не знаю. Наверное, за все!» Во всяком случае, я люблю не из жалости. Наоборот, рядом с ним я чувствую себя уверенней. Он сильнее меня, и в этом убеждении я не поколебалась еще ни разу. Когда он в кафе присел к нам за столик, заговорил и посмотрел мне в глаза, я неожиданно ощутила себя необычно сильной и смелой. Потом он улыбнулся мне в Доме ученых, и с той минуты, когда мне трудно, я вспоминаю его улыбку, и мне все нипочем. Я не успела как следует сообразить, в чем дело, а он уже вошел в мою жизнь и принялся хозяйничать. На следующий день мне просто не хватало его…»

— Все будет хорошо. Мы победим! — сказала Алина.

— Кому ты это говоришь? — возмутился он деланно.

— Но ведь мы вдвоем сильнее, чем ты был один? — возразила Алина.

— А малыш?

— Тем более, если нас трое…

— Нас не трое. Нас много. Нас два с лишним миллиарда. Я знаю каждого. Например, я знаю, кто из нас чем занимается в эти минуты. Одни работают. Другие едут в трамвае. Третьи сидят в кино. Четвертые морщат лбы, где