Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

бы раздобыть на обед. Пятые смело смотрят в стволы автоматов. Их расстреливают в Алжире. Шестые лежат в кроватях — отдыхают. Набирают силу для борьбы. К ним отношусь и я. Ведь может обычный человек взять да и лечь в постель, как это сделал я. А потом он встанет и свернет горы. Наступит утро, я пойду на студию и устрою кое-кому разнос. «Барышня-крестьянка» опять на волоске.

На стене так, чтобы, как проснешься, бросилось в глаза, висели начерченные им плакаты. Первый приказывал категорически: «Вставай! У тебя сегодня куча дел!» Тот, что немного ниже, пытался воздействовать на совесть. «Ну, что же ты?!» — обидчиво спрашивал он. Еще ниже: «Валяйся, валяйся! Проспи все на свете!»

Наступит утро, и он, как обычно, откроет глаза и прочитает плакаты.

— Я что-нибудь куплю и приготовлю обед. Что бы ты хотел? — спросила Алина.

— Пора бы знать: уважающий себя мужчина не интересуется тем, что ему дают. Он ест все. Или прошлое замужество не пошло тебе впрок?

— Мой бывший муж вылавливал лук и оставлял его на краях тарелки. Тем не менее он всегда был преисполнен достоинства. Даже в момент этой операции.

Она зашуршала плащом возле дверей.

— Алина, как ты думаешь? — Линяев хитро прищурился. — Нелепо выглядит человек, если просыпается по ночам и ест?

— Конечно, это несколько необычно. Но в наш век традиции не так уж популярны. Тем более если вместе с человеком просыпается волчий аппетит.

— Тогда пожелай спокойной ночи.

— Спокойной ночи!

Он недолго полежал с открытыми глазами. Посмотрел на массивную пятиламповую люстру. Как это ни нелепо, но в его крохотной комнатке висит такая люстра. Ее бы с избытком хватило на добротный сельский клуб, но она висит у него. Люстру притащили друзья.

Когда он перешел от тещи в эту комнату, друзья сказали:

— Ты непрактичен. Если не принять меры, ты будешь спать на раскладушке еще сто лет.

Сказано — сделано. Они отобрали у него зарплату и начали действовать. Первым вернулся с покупкой Мыловаров. Он, кряхтя, волок люстру.

— Зачем? — спросил Линяев.

— Я залью тебя морем света! Это самое важное для квартиры, — пояснил он.

За люстрой появилась свежевыструганная оконная рама. Ее купил Чернин.

— А это зачем?

— Пахнет сосной. Экзотика.

Линяев забрал оставшиеся деньги и пошел на Сенной рынок за кроватью. Вез он ее на телеге. Сам сидел с краю, свесив ноги. Лошадь мерно мотала головой и цокала копытами. На тротуаре выстроились зеваки. Линяев держал руку под козырек.

Рама стоит за шифоньером и по сей день, источая чудный запах сосны. Рука не поднимается выбросить ее вон.

Линяев вновь заставил себя спать. Алина принесла обед. Он проснулся и насильно съел все до крошки.

За окном протарахтел автобус «ЗИЛ». Его можно узнать по характерному реву. «В автобусе поехали мы, — подумал Линяев. — И мы идем по тротуару просто пешком. У нас два миллиарда забот. В том числе и гимнастика. Мы делаем гимнастику. Вон там, за окном». Линяев повел глазами на окно.

— Он на месте?

— Его нет. Впрочем, появился. Угадай, кто он? Я узнала. Он художник. У него здесь мастерская. Он разминается, чтоб не терять бодрости.

— С чего он начал?

— Расставил ноги и нагибается к одному носку и другому. Он передал тебе привет и сказал, что хочет зайти к нам. Но мы забыли — сейчас ночь. Спокойной ночи!

— Спасибо.

Ночь затянулась. На смену белым приходили черные ночи. Линяев спал и просыпался. В промежутках между сном мелькали еда и лекарства. И люди тоже приходили как во сне. И Чернин, и доктор, и Елисеев, и Алик Березовский. Он видел Олю Синеглазову во фригийской шапочке. Орел и Решка показались одновременно двумя ликами. Он запутался, где явь и где сон.

Однажды, открыв глаза, он обнаружил Мыловарова.

— Не залеживайся особенно, — бормотал тот. — Напрашивается интересный материален;. Мы его разделаем на пару.

— Только вот отосплюсь, — попросил Линяев. — Когда я служил в армии, нас поднимали в пять-шесть часов. У меня была мечта — отоспаться. Вот я и решил осуществить ее. «Добрать», — говорили мы тогда. Поздновато взялся, но ничего.

Изображение Мыловарова размыло, словно его расфокусировали.

В другой раз он уловил за дверью голоса. Там говорили откровенно в расчете на то, что он не услышит. Но стены в этом доме были великолепными звукоулавливателями. Они тихий шепот увеличивали до раскатов майского грома.

— Длительный сон объясняется чрезмерным утомлением организма, — послышался голос врача. — Организм слабеет в объятиях болезни.

«Мы еще посмотрим, кто кого задушит в объятиях. Может, не я — она попала ко мне в объятия. Где-то я слышал арабскую песню. «Если голод будет меня преследовать, я не буду его слушать, я его обману, я его позабуду. Я его умерщвлю». Это и моя песня. Разве что немного о другом».

— Туговато ему, — печально басит Чернин.

— По-моему, — рассуждает врач, — по-моему, иной раз легче совершить подвиг, собрав мужество и волю в единый порыв. Легче, потому что это длится какое-то ослепительное мгновение. И труднее собирать по капле мужество на каждый день. И так изо дня в день. А рядом, уцепившись за рукав, семенит смерть, а он должен по утрам ходить на работу и ездить в командировки. Ругаться, когда что-то не клеится. Потом хохотать в зубастой мужской компании над какой-нибудь хохмой. А ночью спать рядом с женщиной.

— Разве можно так краснеть?! — вдруг возмущается врач. — Вы пугаете людей! Черт возьми, теперь я боюсь сказать и одно слово. Вот что натворили вы!

Линяев поискал глазами. Алины не было. Значит, краснела она.

Ах ты, старый циник! Я проучу тебя!

— Так о подвиге, — продолжает врач. — Иной раз проще отважиться на подвиг, чем так ходить между нами и делать все, что делаем все мы. Они ходят среди нас. Такие, как он.

«Он противоречит себе. При чем здесь подвиг? В том-то соль, что я хочу жить, как и все. А подвиг — это еще больше. Подвиг — это Прометей и Иван Сусанин. И Александр Матросов. Подвиг должен быть уже потом. Пока нужно набраться сил, чтобы потом суметь вовремя добежать до амбразуры дзота».

— Но сейчас его дела плохи. Из рук вон плохи.

«Что плохого, если человек решил поспать немного дольше обычного».

— Сон порой переходит в забытье. В потерю сознания от нехватки кислорода. Он трижды дышал кислородной подушкой.

«Все равно я перехитрил. Пройдет ночь — я встану. Я пойду по городу. На главной улице людно. Меня будут толкать локтями. Нечаянно. И я буду толкать. Тоже нечаянно. В часы «пик» я полезу в битком набитый трамвай вместе со