Дочери аптекаря Кима - Пак Кённи

— Ах ты, сука! Умрет он — умру и я!

— Несчастная, — оттолкнула ее Ёнбин, но та с еще большей яростью набросилась на сестру:

— Все донесла! Сама-то тоже с Хонсопом, поди, а?

Тяжелой рукой Ёнбин влепила пощечину Ённан.

— А-а! — заорав во всю глотку, Ённан вцепилась зубами в руку Ёнбин.

— Ай-гу! Да что ж это такое? — проснувшись от такого шума, прибежала Ханщильдэк. Вскочили швея Пак и служанка. Ёнок стояла на коленях и, шепча молитву, плакала.

— Отец встанет. Да кто ж это среди ночи устраивает такие спектакли? Что за позор! Ёнбин, что стряслось-то?

Ёнбин, не говоря в ответ ни слова, стала смазывать йодом укушенные руку и спину. Ённан, сверкая горящими глазами, не переставала извергать шипящие ругательства.

С того дня Хандоля и след простыл. Ённан, как обезумевшая, вредила всем и во всем. Не помогал ни ивовый прут, который прилагал к ней аптекарь, ни уговоры матери, которая, ударяя себя в грудь, упрашивала Ённан скорее вместе умереть, чем так жить. Как только отец уходил из дома, Ённан с вытаращенными глазами и оскаленными зубами набрасывалась на Ёнбин, после чего на лице и руках у той оставались следы царапин и укусов.

Ённан вроде бы и не унывала. Три раза в день она обязательно ела. Твердо уверенная в том, что Ёнбин сообщила отцу о ее связи с Хандолем, без устали вела с ней ожесточенную войну.

— И умереть не могу… Да за что же мне это? Что за грех я свершила в прошлой жизни? — плача и причитая, твердила Ханщильдэк.

Слухи расползлись по всей округе, и к позору Ённан привыкли. Семья же страдала не столько от бед, причиняемых Ённан, сколько от ее слабоумия.

Не дождавшись окончания каникул, Ёнбин решила уехать в Сеул. Завязав свои вещи в узелок, она направилась к дому пастора. Коротко поздоровавшись с пастором Хиллером, поднялась на этаж к его дочери Кэйт, которая сидела на веранде, откинувшись на спинку стула, и читала книгу. На небе розовел закат.

— О! Ёнбин! — радушно встретила ее Кэйт и закрыла книжку. Она была одета в такое же синее платье, как и ее глаза. У нее были русые волосы и розоватое лицо. Это была старая дева лет за тридцать.

Ёнбин села напротив Кэйт и сказала:

— Завтра мне надо будет уехать в Сеул.

— Да? Но каникулы же еще не кончились? Ой! А что у тебя с лицом? Ты поранилась!

Ёнбин прикрыла лицо рукой и горько улыбнулась.

— Что произошло? — Кэйт была внимательна к людям и тут просто замолчала.

— Мисс Кэйт, — сказала по-английски Ёнбин.

— Да-да, говори, — также по-английски ответила Кэйт.

— Вы можете меня выслушать?

— Конечно!

— Вы, наверное, хорошо знаете, что произошло с Ённан?

Кэйт молчала.

— Что вы думаете об этом? Разве для нее уже нет надежды на спасение?

Кэйт молча посмотрела на Ёнбин.

— Это не так, — ответила она с большой задержкой, а потом добавила: — многие женщины покаялись и пошли на небо, из глубокой ямы ответив на призыв Господа. Давай вместе молиться за Ённан.

Кэйт закрыла глаза и как будто глубоко задумалась. Служанка принесла освежающий напиток кальпис[37] со льдом. Ёнбин давно уже хотелось пить, и она отпила один глоток.

— Раскаиваются те, у кого есть совесть, у Ённан ее нет. Она не знает, что находится в грехе. Она даже не грустит, не мучается и не плачет из-за этого.

— Ты хочешь сказать, что у нее нет ни стыда, ни сожаления о содеянном? — Кэйт слегка нахмурилась.

— Вот именно. Как ни посмотри, кажется, что она абсолютно ни о чем не думает. У нее только та разрушительная ярость, которая бывает у зверя, когда у него отбирают добычу. Это можно сравнить с состоянием первобытного человека. Не все ли люди такие по природе своей? — последняя фраза уколола саму Ёнбин. — Эта женщина не чувствовала любви, а действовала инстинктивно. Вместо чувства оскорбления она переживала чувство, близкое к святому… — Ёнбин не нашла слов, — не могу выразить. Не знаю, ощутила ли она это в своем глупом наивном сердце.

Ёнбин мучалась не оттого, что не могла подобрать нужных слов, а оттого, что ей было трудно подобрать выражения тому, что ей было неизвестно, как не знающей мужчины.

«Говоришь: не можешь выразить?» — повторила про себя Кэйт. Она подумала: как такая чистая невинная девушка может так смело говорить о проблеме полов?

— Мне кажется, что Ённан и с другим мужчиной… все может быть — не обязательно с Хандолем — могла совершить подобное… — Ёнбин, как бы отвечая сама себе, закивала головой, — Бог, когда творил человека, вложил в плоть дух. Но эта женщина не знает ни добра, ни зла, ни стыда; тем более, она не может познать и любви. Но представьте себе, порой я вижу в ней такую невинность и чистоту, которая может быть только у ангела. Что же это такое?

Ёнбин повторила прежнюю свою мысль. У обычно сдержанной Ёнбин вдруг, под волной чувств, нахлынувших на нее, начали вздрагивать плечи.

— Я не вижу в душе этой, на вид нечистой, женщины, ни одного грязного пятна. Разве она виновата в том, что Господь так прекрасно ее сотворил? По-моему, зло всегда должно быть четко отделено от добра. Но до тех пор, пока она не увидит зла во зле, мы будем ее бить и бить, и она будет пред лицом Бога блудницей. Но это ведь только наши выдумки! Мы же не знаем ее! Как в природе растут растения, так и эта женщина просто существует. Может ли она на своем элементарном уровне хоть немного ощутить мистерию? — страстно говорила Ёнбин. — Если бы Бог не дал духа и плоти, а дал бы человеку только инстинкт и желание, стал бы Он тогда наказывать человека? Но сейчас Ённан все осуждают. Она же не чувствует за собой вины, так как просто не знает ни капли из всего того, что ей приписывают. В данный момент наказываемся мы сами, наказываются наши отец и мать.

Ёнбин опустила глаза.

— Ёнбин, ты не уверена, но…

— Да, я сейчас запуталась в своей вере, — Ёнбин опустила голову.

— Господь дает испытания. И я верю, что Он постепенно пробудит дух Ённан.

Ёнбин не поднимала глаз.

Незаметно подкралась темнота, и поскольку было уже очень поздно, попрощавшись с Кэйт, Ёнбин решила вернуться домой. Она все думала о глазах Кэйт, смотревшей ей вслед в темноте. Когда она шла к Кэйт, она вовсе и не предполагала говорить на эту тему.

«Я погорячилась», — в сердцах подумала Ёнбин.

Кэйт не смогла развеять густой туман, наполнявший ее душу. Однако, высказав все свои сомнения, она ощутила некоторое облегчение.

Наступила глубокая ночь, подул по-осеннему свежий ветер. На ощупь она стала спускаться по лесной тропинке.