Остров - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

Они едят овсянку и картошку, мать с дочерью жуют медленно, чтобы сэкономить на порции, Элиас быстро поглощает и просит добавки, мать отдает ему свою картошку. Сливочного масла, однако, им всегда хватает.

Мария ставит тарелки в мойку и берет в руки щетку для мытья посуды, но в этот момент слышит звонок в дверь. Приоткрывает, не снимая цепочки. На пороге стоит высокий бородатый мужчина, краснощекий и слегка сутулый, не знает, куда девать руки.

—Я вам кое-что привез,— говорит он, протягивая полиэтиленовый пакет.— Это сайда. Я племянник Торни.

Она снимает цепочку и приглашает его войти, но тот отказывается, торопится, ему нужно возвращаться на судно.

Мария стоит со слезами на глазах, держа в руках рыбу; вот они, пути Господни, шепчет старый католический призрак. Ой, замолчи, отвечает она самой себе.

Она лежит на полиэтилене и смотрит в темноту, сердце отбивает тяжелый такт, который эхом отдается в груди, ей кажется, что она медленно парит по кругу, раньше ей не приходилось пить.

—Все в порядке?— спрашивает он, и она мотает головой, но только чтобы его подразнить.

—Что-то не так?— спрашивает он озабоченно, и она смеется.

—Да ничего, дурачок.

И он тоже смеется, так они и лежат, смеясь, бок о бок, совсем без одежды. Однако ей ничуть не холодно, она прижимается к нему, а он такой теплый, как печка.

—Тебе было хорошо?— спрашивает он снова, и она, подумав, отвечает, что хорошо, хотя на самом деле было плохо, намного хуже, чем ей думалось. Ведь в фильмах, которые она смотрела и какие любят мальчики, девочкам всегда хорошо; наверное, плохо бывает только в первый раз.

Сейчас ей все равно, она с ним, а он с ней; рад, когда она приходит в гости, обнимает, просит разрешения поцеловать. Никто еще не рисковал поцеловать ее после бедного Сьонни. Она вынимает у него изо рта сигарету и делает вид, что курит, отбрасывает волосы назад и помигивает ему, ну, подходи, раз такой смелый.

С ним она взрослая, сильная и сексуальная, а не худой испуганный ребенок. Она больше не может ждать, когда перестанет быть маленькой, и знает, что здесь может повзрослеть.

Он тянется за одеждой и начинает одеваться, она на ощупь ищет брюки, под ней что-то липкое, похоже на кровь.

—Храфн?— Голос нерешительный, неуверенный, голос испуганного ребенка.

Он мягко улыбается, поглаживая ее по бедру, закуривает. Все в порядке, сладкая моя. В первый раз часто бывает кровь. Он протягивает ей сигарету, она берет, втягивает в себя дым и с кашлем выпускает обратно, в сигарете явно не только табак. Надевает брюки и футболку, встает; надувной замок ходит у нее под ногами, и она, не удержавшись прыгает, надувной потолок хватает ее и снова бросает. Ему никак не удается подняться на ноги, и он, ругаясь, катается по матрасу с брюками в руках, а она все прыгает, смеясь, крича от радости, с болью в промежности и сигаретой между пальцами, она свободна, стала взрослой.

Я снова просыпаюсь, на этот раз от рыка собаки. Уже день, над фьордом удивительная тишина, птицы молчат, и овцы успокоились, сосредоточенно обгладывают траву на холмах, едва та появляется из-под сугробов.

Я наблюдаю за собакой сквозь полусон. Тира совсем не глупа, попала сюда подросшим щенком, ее предки были либо страстными пастухами, либо заядлыми вислоухими рыболовами, дворняги — лучшие собаки. Тира некрасива, но точно знает, куда направляется каждый ягненок, у нее твердая поступь, она бегает без устали и не боится воронов. А еще она не лает, явно понимает, что нам нужно сидеть тихо, не хочет выдать своего хозяина.

Сейчас эта молчаливая собака не играется, она лежит на передних лапах, отведя уши назад, и тихо, но угрожающе рычит, задние лапы дрожат, глаза мечут искры. Пришли гости.

Мы не знаем, что произошло. Мы — сбитые с толку дети, ходим на ощупь с повязкой на глазах в игре, которую не понимаем. Догадок много — столько, сколько нас самих, у каждого своя гипотеза, одна другой невероятнее, и никто не хочет слышать чужие.

Никто не проявляет ни малейшего интереса к обсуждению необъяснимой лакуны, зияющей на карте мира и в наших умах. Что стало сБостоном? СКопенгагеном, Мадридом, Марокко? А эти названия вообще еще имеют смысл? Мы этого не знаем, но если мы действительно остались одни, то они значат лишь то, что мы в них вкладываем, воспоминания, оставшиеся у нас от поездок туда, когда мы останавливались перекусить или рассмотреть картины, витрины магазинов или объекты всемирного наследия, а затем продолжали свой путь.

Некоторые из этих мест стали нашим домом, мы там родились, ходили в школу, работали, создавали семьи и основывали фирмы. Но нас объединяет то, что мы приехали сюда и остались застигнутые врасплох изоляцией, задыхаясь в этой тесноте, грызущей неопределенности, бродим как дети в темноте и кричим: где вы? Мы боимся не только того, что остались одни, но и того, что вдруг это какой-то омерзительный розыгрыш, шутка всемирного масштаба, что нас бросили одних на самом краю океана и никто не хочет о нас знать, а в тех местах, которые мы когда-то называли заграницей, жизнь идет своим чередом.

Там все было иначе, но мы знали, кто мы, сравнивая себя с другими, могли смотреть на мир и определять свое место в нем.

Какой же в этом смысл теперь, когда мы остались одни, когда больше не с кем сравнивать, только горстка неприкаянных бедолаг с багажом в аэропорту, готовых улететь домой и взирающих на табло вылета, delayed, delayed, cancelled, и искорки надежды затухают в их глазах. Они больше не годятся для сравнения, превратившись в призраков, обитающих в гостиничных номерах, среди исландских свитеров и ярких водонепроницаемых курток, со своими плюшевыми игрушками, сделанными вКитае и проделавшими долгий путь перед тем, как их по заоблачным ценам продали китайским туристам в исландских сувенирных магазинах. Теперь эти игрушки уже никогда не вернутся на родину, как и купившие их туристы.

Можно было и посмеяться, если бы эти бедолаги не оказались столь беспомощны, когда им больше нечем платить за гостиницу; они обращаются в свои посольства, но посольства не в состоянии вместить всех, и им приходится искать работу, работать за еду и крышу над головой.

А мы смотрим на этих людей искоса. Когда-то вы были для нас источником дохода, теперь же стали обузой, объедаете нас, отнимаете у нас рабочие места, так что убирайтесь прочь в свои отели, кричит группа молодых людей на парализованного страхом старика, который роется в помойке, надеясь найти что-нибудь съедобное. Кредитки не действуют, все кроны истрачены. Он отвечает по-английски, но его не слушают, мы здесь говорим по-исландски, черт возьми; затем, повалив на асфальт, плюют на него. Все происходит на главной улице посреди бела дня, и люди спешат помочь старику подняться, оттирают плевки, звонят в полицию, но зло свершилось.