Остров - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

—Я умею работать, всю жизнь работаю. С детства. И когда сюда приехала, бралась за любую работу, в ресторанах, домах престарелых, пока не получила место в оркестре.

В ее голосе появились просящие нотки, которые она терпеть не может.

—Все так говорят.

Он не злой человек, только раздувается от осознания собственной значимости. Да и трудно не раздуваться, когда вдруг оказываешься среди самых важных людей страны. Хозяин, производитель продуктов питания, один из столпов общества, как называет их премьер-министр, один из тех, кто может спасти эту нацию от нужды и несчастий.

Он только занимался своим делом и старался прожить на то, что давало тепличное хозяйство, попутно принимая туристов, а теперь, когда сказка кончилась, бледные помидоры и тощие огурцы вдруг стали невероятно ценными. Словно все эти годы он сидел на золоте, сам того не ведая. И потянулся человеческий поток, всех этих хорошо одетых людей, которые раньше ходили в«Харпу» и университет и считали себя лучше других; теперь же они здесь и хотят работу, все что угодно, хотят работать за еду. Разумеется, он им сочувствует, и его, конечно, беспокоит сложившаяся ситуация. Но сам он, похоже, вытащил счастливый билет или взлетел на вершину, пока другие находились в свободном падении, и от этого у него сорвало крышу.

А еще перед ним стоит эта маленькая темноглазая женщина в синем пуховике, и он думает взять ее на работу. И ведь не азиатка. Не то чтобы он был расистом, просто эти люди очень непохожи на нас, другая культура и все такое. Она, конечно, не исландка, но он ее хорошо понимает. И под ногтями у нее грязь, он заметил. Земля.

—Вы сказали, у вас есть дети? И что вы будете с ними делать?

—Возьму с собой. Отдам их в местную школу, они смогут помогать после уроков и в выходные.

—Детям здесь не место.

—Я воспитываю их одна, у них никого больше нет.

—Ничем не могу помочь. У меня не детский сад.

—Пожалуйста.

Глаза у нее — заглянуть и пропасть.

—Очень сожалею. Но у меня не благотворительное общество.

Потупив взгляд, она собирается уходить.

—Разве что…

Она оборачивается, в глазах вспыхивает искорка надежды.

—Наверное, мы могли бы договориться. Если сойдемся, я ничего не имею против того, чтобы дети здесь жили.

Надежда в глазах сменяется гневом.

—Я не могу на это пойти,— говорит она резко.— До свидания.

Когда она едет на своем скрипучем велосипеде, по щекам текут горькие слезы; чертовы теплицы, это было последнее место, где она попытала удачу. Лето светлое и ароматное, но осень угрожающе нависает, а за ней притаилась зима, серая и холодная, воет от голода. Она должна найти работу.

Я тысячу раз убивал спасателя в мечтах и во сне, он всегда большой и мохнатый, как медведь, с рыжими волосами и красноватым лицом, прячет презрительную ухмылку под поцарапанными черными «авиаторами», одет в драную куртку, пережившую немало опасных приключений и жестоких стычек. Обычно я стреляю прямо в лоб, хотя иногда попадаю сначала в бедро или в живот, стою, склонившись над ним, и смотрю, как он корчится и молит о пощаде, затем навожу прицел между глаз и спускаю курок.

В других снах побеждает спасатель, я в страхе пытаюсь убежать, но он мчит на снегоходе и оказывается быстрее, слышу его жестокий смех и выстрел из ружья, чувствую жгучую боль в плече. У этих снов есть варианты. Иногда до того, как грянет выстрел, меня раздевают догола и унижают, иногда я возвращаюсь в столицу, жду, когда меня вместе со всеми загонят на корабль, вижу, как они расхаживают с поднятыми ружьями и ножами, таскают женщин за волосы, ставят к стенке детей.

Спускаясь по лестнице, проклинаю себя за то, что не перевязал рану, ее дергает, когда я наступаю на ногу, кровавый гной брызжет при каждом шаге. Теперь они точно придут, чертовы падальщики, слетятся на запах заражения. Лучше бы я не кипятил воду, не разжигал огонь. Черные точки перед глазами, сухой язык сморщился во рту, всему свой черед.

У дверей я прислушиваюсь, затем очень медленно открываю, жду у косяка, затаив дыхание. Скалы закрывают дом с юга и востока, в этом и большое достоинство, и недостаток: он не защищен от западного ветра, когда тот с воем проносится над горами; и сурового северного, который накрывает холодом со скал дом и фьорд; в то же время Голодный дом скрыт от глаз тех, кто приходит единственным наземным путем. И вот сегодня он затаил дыхание в тишине.

Плетусь к скале, стараюсь двигаться бесшумно, но обессилевшая нога волочится по земле; быстрей, не хватало только, чтобы они пришли именно сейчас. Сажусь, прислонившись к скальной стене, и крепко сжимаю веки, скрежещу зубами, боль накатывает волнами, я хочу умереть стоя, они могут пристрелить меня, но не раньше, чем я выстрелю в них. Встаю и навожу ружье, отступаю за скалу, приготовившись стрелять, и вижу их. Вижу, черт возьми, как они выходят из ущелья по ту сторону фьорда, пробираются через сугробы. Их несколько, пятеро или шестеро, первый в красной куртке, еще не подошли на расстояние выстрела.

У меня нет с собой бинокля, но есть время спрятаться. Могу пойти в ложбину.