Усадьба сумасшедших - Владимир Лорченков

И все живое в жиже погибло

Что приготовил

Великий бог Один.

Но не пропало

А гнило, бурлило

Землю дало

Выросли древа

На ветви птицы

Уселись

Мошек клевали

Те разносили пыльцу

Зверь идет в чащу

За ним – воин

Поспешает с копьем

Остроглазый

Народились холмы

На семи – Кишинев

В нем – много парков

В каждом –дети играют

Старые жены ворчат

Пары

Ищут губами друг друга

И Один пришел к средней школе номер 55 забирать двух своих сыновей после уроков…

И, отчаявшись, он бросил все, взял дружину, сыновей, Фрею, и отправился в путь, чтобы вновь попытаться найти загадочную и далекую Атлантиду.

Ибо сколько бы боги не творили нашу страну, она снова и снова становится прежней.

В девять часов утра в редакцию звонят из городского комиссариата полиции. Семилетний мальчик продал четырехлетнего брата проститутке. Им как будто недостаточно того, что брат продал брата. Или в столь юном возрасте подобные инциденты случаются гораздо реже? Мы виляем хвостами и потявкиваем – спасибо за сахарную косточку. Из кабинета выбегает директор, он пучеглаз и радостно возбужден. Машина, машина, срочно нужна машина. Нужна фотография мальчика, братика и проститутки. Я хватаю лист бумаги, ручку и фотоаппарат, водитель ждет на пороге, придерживая рукой дверь. Так, удостоверение не забыл, теперь да здравствует погоня. Забавно, но проститутку полиция не задержала. Я возвращаюсь за еще одним листом бумаги, и в коридоре офиса–трубы намеренно кричу:

— Хорошие новости – страшная катастрофа на проезжей части!

Я не циник, о руны, но тридцатилетние тетки готовы чуть ли не аплодировать этой фразе. Ах, такая милашка, сорви – голова, кошма–а-рр–ные вещи говорит, ах.

По–видимому, я вернулся не за бумагой, а для того, чтобы крикнуть глупость. Я вспоминаю о проститутке, и на миг представляю, как она оказывается симпатичной и записывается ко мне в рабство. Я закрываю дверь и вызываю лифт.

Пыльный салон автомобиля и кассета отвратительного Кузьмина. О, о, до чего отвратительно слушать песни о сибирских морозах! Я ненавижу морозы, я полтора года прожил в Мурманской области, и искренне убежден, что это – легендарный ад. Мы приезжаем в комиссариат, но там никто ничего не знает. Продал и все. Где сейчас дети, неизвестно. Вместо того, чтобы вернуться в офис и продолжить игры в сетевые «стрелялки», мы отправляемся на поиски.

Пригород Кишинева – Данчены. Старый домишко, похожий на гриб. Наверняка его не строили, он вырос сам, поэтому первый этаж выглядит свежее второго. Нам навстречу выходит мужчина в синих тапочках и порванной майке. Я решаю, что он не человек, а персонаж из анекдота, и прохожу в дом.

Мужчина – отец обоих мальчишек. Он выпивает, но в меру. Про старшего, продавца, его зовут Артемка, даже писали в газете, с непонятной гордостью постоянного читателя прессы сообщает мне отец. В газете? Да, в газете. «Кишиневские Новости», Ах, да.

В «Кишиневских новостях» работает женщина, регулярно выдающая трехсотстрочный шедевр о маленькой проститутке, голодном ребенке, семье инвалидов… Это ее маленькая кунтскамера. Она коллекциониру ет бедность, порок и презрение. Под личиной «благотворительности и доброты», разумеется. О, благотворительность, о доброта, я сыт вами по горло. Эта женщина, из «Новостей», у нее наверное нет сердца, раз она может позволить себе так много доброты. Я, жалея нищенку, едва жив от эмоций, слез и скорби. Представьте, что будет, когда я пожалею их всех. К тому же старушка лукавит, — ее публикации ничего не меняют в жизни персонажей – уродцев. Разве что иногда им дают пачку стирального порошка и мешок сухариков сердобольные уродцы – читатели. Старушка получает со своих уродцев огромные дивиденды. Деньги – это раз. Моральное удовлетворение затаенного извращенца – это два. Высокий моральный облик в глазах общественности – три. Я мог бы рассказать и про семь, и про двадцать.

Папаша братиков дает мне газету с фотографией главного засранца дня Артемки на первой полосе. Огромной фотографией, хочу отметить. Так и есть – автор статьи та самая старушка. Текст – бредятина, «грустные бездонные глаза маленького одиночества», «мечты о том, что когда‑то вырастут крылья», «а он мог бы стать художником», «стыдливо протянутая ручонка». Ручонка–мальчонка–сучонка!

Как я понял из текста, старая дура получила задание от редакционной коллегии написать очерк о каком‑нибудь уроде. А поскольку малышей с восемью ногами и пупком во лбу в тот день в роддомах не наблюдалось, «журналистка» вышла на проспект Штефана, взяла в охапку маленького засранца, отвела в редацию, поила его чаем и болтала. А мальчик рад стараться – переврал все что мог. У него нет папы, мамы и бабушки.

Есть! – все они стоят за моей спиной, восторженно дышат в затылок, выражая непонятно дикий восторг родителей непутевого сына. Даже это происшествие с маленьким братом Артема, — которого еще не нашли! – они воспринимают, как очередную легенду о сорви–голове старшеньком. Ну, они‑то почти спились, а вот старушка…

«Кишиневские новости». Какое пренебрежение фактами, проверкой информации, точными данными! Какая халатность, оплошность! Когда я писал в эту газету, то «пунктуальность, сто раз проверь, один — напиши» снились мне по ночам, и даже по утрам. Но я не состоял в штате «Новостей», поэтому они драли тексты, снимали за это четверть гонораров и позволяли своим «работникам с многолетним стажем» врать. Врать, упиваясь собственным враньем. И обворовывать меня, да, обворовывать – старикашка Гугевич только и делал, что башлял себе из моих гонораров за то, что переставлял слова в моих же материалах. Он называл это «работой над текстом». Он психопат, этот старинный гномик! Он довел меня до неистовства и чувства дикого страха перед окружающим миром. Ему то ли сто, то ли сто двадцать три года, и он получил орден за операцию под Ватерлоо. Старикашка пишет отвратительные стихи, и их издает его же газета мизерными тиражами. Я в восторге от его приспосабливаемости! Да, едва не забыл – он до сих пор рад стараться пощупать толстые коленки сорокалетних «девчонок». Бесспорно, это, учитывая его возраст – преступное деяние, иначе говоря – педофилия.

Я отдаю газету родителям, и выхожу. Мы снова едем, на этот раз – к другой бабушке мальчуганов. Мальчуганчиков. Они не вызывают у меня ни малейшей симпатии, хотя я и прихватил их фото из семейного альбома, на всякий случай. Мальцы еще слишком глупы, чтобы играть в старинную газетную игру «напиши обо мне», но я‑то на нее так нагляделся, что ненавижу каждого, о ком пишу. Я расскажу вам сейчас об игре «напиши обо мне», пока наш давно не мытый поросенок — «Жигуль» пробирается через колдобины Данчен.