Усадьба сумасшедших - Владимир Лорченков

«Напиши обо мне» – это тетка с девятью детьми, сорока собаками, племянницей – сиротой, в общем, тетка со всем этим, у которой сгорел дом. Причем он не просто так сгорел, его подожгли буржуи. Не простые буржуи – они строят бензоколонку и хотят поиметь землю, на которой стоит дом многострадальной тетки. И вот тетка приходит, а я радостно беру ее под микитки.

Здравствуй, печаль и радость моя, если бы только знала, Мадонна, как много значат для меня твои золотые коронки, морщинистая кожа и гнилое дыхание! Ах, почему у них всех такое гнилое дыхание? Они раздражают меня и заставляют думать о смерти. Я не хочу, мне противно думать о ней так, ведь смерть в моем понимании куда прекрасней чьего‑то застарелого кариеса и инфекции ротовой оболочки!

Простите, я продолжаю. И вот эта тетка сидит на моем стуле, вытирает слезы грязным платком и ноет. Я внимаю ей. Но у нас разные цели. Она хочет чтобы я, вернее газета, — олицетворение бога для сельского класса постсоветских пространств, — помог ей. Но ничего не писал в газете. Потому что трое ее детей попрошайничают на рынке по приказу мамы, кобелей она продает на трансплантацию органов, а сирота племянница делает минет прохожим за десять леев. Торопитесь, пока у малышки не развился кариес! А он будет, будет обязательно, потому что они отвратительно питаются, чистят зубы один раз в день, а надо два, и не ходят к дантисту, хоть это и недорого. О, торопитесь, пока у малышки не развился кариес! Она такая свежая, и если бы только помыть…

А у меня цель – первая полоса. Фото сгоревшего дома. Читательское – «молодцы, заступаются за народ». Повышение тиража. Имиджа. Крутости. Поэтому после того, как статья опубликована, тетка может пойти в задницу. Хотя бывают разные тетки. Одна ходила по редакциям, с просьбами помочь ей и ее дочурке уехать в Израиль. Папа помер от работы, родственников нет, а вот в Израиле – есть, но нельзя связаться, оу, ау! Муторная дама, непонятная. Но клянусь, что Гугевич пощупал пухлые коленки дочурки. Только пусть не удивляется, когда узнает, что дочурке – тридцать лет, что она не дочурка, а племянница, и не племянница, а трансвестит из террористической корпорации «Именем Бин Ладена».

И вот пока я все это рассказываю и объясняю шоферу теорию игры «напиши обо мне», мы подъезжаем к задрипанному дому Второй Бабушки. Звучит, как Третий Принц, или Последний Раунд. Малыш там.

Выясняется, что Артемка сам подошел к проститутке с просьбой купить братца, потому что курить очень хочется. Падшая женщина из добрых (вот она, настоящая доброта) побуждений дала засранцу пять леев, узнала адрес, и отнесла малыша к бабке. Та, к счастью, единственный непьющий представитель этого славного молдавского клана. Я фотографирую мальчонку на руках бабушки, и ухожу.

Мы едем к дому, у которого все произошло. Ну, вы понимаете, подпись под фотографией – «место трагедии», «здесь ребенок продал жестокой наркоманке–проституке своего братика», о, меня еще раз бросает в жар от ненависти к ублюдку Артемке, и воспевшей его старухе, да будьте вы прокляты все. Ради своего брата я убил бы сотни тысяч проституток, пять миллионов Артемок и одного ?, да, пожалуй, одного Гугевича.

Я выхожу из машины, и жильцы говорят, что проститутка – здесь. Какое удачное совпадение! Три представителя одной профессии собрались в этом месте в этот час: журналист, проститутка, и Фортуна, тоже проститутка. Это забавно. Куда хуже, если в одном месте соберутся коммерческий директор, не пишущий редактор, плохой хирург, судья – взяточник. Это уже не проститутки, а дерьмо.

Шофер не хочет лезть в подвал. Проститутка там валяется мертвецки пьяная, говорят жильцы. С ней это часто бывает. Я звоню по мобильному телефону (неужели правда, что от них – рак?) в редакцию, говорю, что мы задерживаемся. Я беру фотоаппарат и лезу в пыльный подвал.

Споткнувшись на последней ступеньке, я попадаю в темное сырое помещение. В темноте едва ощутимы, — я близорук, я не вижу, а ощущаю, — силуэты труб. Один, мастер рун, возлюбленная Фрея, я сейчас отдам все, чтобы сидеть на носу вашего дракара, любуясь океаном. По вечерам мы бы тайком уединялись с Фреей за парусами. Днем распивали бы с Одином вино – как чудненько быть приятелем мужа своей любовницы! Но вы там, дышите морем, а я – гнилым дыханием городских отопительных систем. Эта система – чудовище, спрут, гадина, прорывшая туннель под городом. Да, конечно, она греет нас, так же, как навозная куча, но как она смрадна, и отвратительна, когда видишь ее! Будь проклято нутро этого города! Будь благословенна его поверхность!

Вы когда‑нибудь заглядывали в открытый люк, под которым протянуты трубы теплотрассы? Туда, где греются по ночам бродяги и бездомные псы?

В углу сопение. А что если… Нет, нет, я не разденусь, здесь крысы, блохи… Но блохи не страшны, они крупные, я видел даже морских блох – куда хуже вши, маленькая черная пакость. Одно фото и я у хожу. Наугад, на сопение, навожу фотоаппарат и щелкаю. Резкая вспышка, — кажется попал. Да, там, в углу. Спит, пьяная вусмерть. Проститутка – бомж. Это все равно что повар – язвенник или Казанова – гомосек.

Я разворачиваюсь, стараясь не задеть головой какие‑то крюки, свисающие с потолка, и иду к ступенькам. Внезапно я сбиваюсь с пути и попадаю в темный длинный коридор. Черт, здесь целое ответвление подвалов?! Хотя…

Я не пишу, что вижу в коридоре свет, потому что это было бы неправдой. В коридоре темно, но вдалеке я ощущаю сгусток тьмы, ее концентрацию. Где‑то мелькает серебристая брода Одина. Вот оно что, — сошествие в ад. Где здесь Орфей и Данте. Тот, говорят, рыжебородый. Кто еще рыжебородый? Фридрих Барбаросса. Интересно, его я здесь тоже встречу? И встречу ли кого‑нибудь вообще?

Я иду вперед все смелее, и, наконец, попадаю в комнату. Я слышу сопение. Что, еще одна пьяная проститутка? Нет, это, судя по дыханию, мужчина. А вы что, не знали что у мужчин и женщин разные дыхания?

— Кто здесь? — спрашиваю я.

В комнате по–прежнему ничего не видно. Низкий голос говорит:

— Это я – самый великий грешник на земле.

— Чингизхан, Атилла, Адольф Гитлер? – деловито осведомляюсь я.

Он для меня – новый любитель «напиши обо мне», он хочет жалости.

— Имя мое тебе ничего не скажет, — вздохнув, отвечает голос.

— Но послушай, о человек, мою историю.

Рассказ самого великого грешника на земле

«Я родился в 1936–м году в Соединенных Штатах Америки, в Айове. Мои родители – состоятельные белые люди, с самого детства привили мне идеи равенства между белыми и черными, несмотря на то, что в те годы подобные мысли считались достойными презрения. Я же всегда уважал человека, независимо от цвета его кожи, пола, расы. Закончив школу с отличием, поступил в Массачусетский технический университет. Тогда появились первые компьютеры. Я разрабатывал программы для них. Это была высокооплачиваемая работа. Я купил дом, автомобиль и сборник японских эротических стихов. У меня появилась любовница. Я бросил ее, и женился. Потом я завел себе пять новых любовниц. Иногда я тайком сбегал от них всех, — жены, любовниц, работы в исследовательском институте, и ехал на озеро порыбачить. Я очень любил рыбалку. О, чего бы я не отдал сейчас за полчаса, проведенных на берегу небольшого пруда, с удочкой!