7 способов соврать - Райли Редгейт

– Кэт, – продолжает Норман, – я попрошу вас остаться после урока и привести в порядок лабораторное оборудование для учащихся по углубленной программе.

– У меня репетиция, – говорю я.

Доктор Норман награждает меня хищной улыбкой. Плохой знак. Он любит в наказание выставлять учеников на посмешище. Это наводит на мысль, что у него куча комплексов. Ведь какой человек сорока пяти лет с мало-мальски приличной самооценкой станет ловить кайф, высмеивая подростков?

– Репетиция? – повторяет он. – Забавно. На днях я разговаривал с Дейвом Гарсией, и он сказал, что на пятницу дал труппе выходной. Не могли бы вы попросить его пояснить, что он имел в виду? – Губы Нормана еще шире раздвигаются в улыбке, так что его белые резиновые щеки собираются в гармошку. – В противном случае вам придется остаться и заняться уборкой. Спасибо.

– О-о-оп, – в унисон произносит класс, что значит: «Что – получила?».

Я свирепо смотрю по сторонам. Лицо горит от унижения, как будто меня облизывает огонь. Норман мог бы выразиться и потактичнее. Я ведь и не думала лгать – просто забыла, что на сегодня Гарсия нас отпустил.

Спустя десять минут звенит звонок. Я оставляю свой рюкзак на парте и иду к доске. Доктор Норман – само воплощение справедливости – ждет за своим столом. Вероятно, он думает, что ведет жесткую борьбу с ювенальной преступностью, унижая учеников перед всем классом, но у меня его поступок не вызывает ничего, кроме негодования.

Объяснив, что я должна вымыть и убрать, Норман спешит из кабинета, оставляя меня одну. Я плетусь к старой исцарапанной раковине, у которой стоят ведра, доверху наполненные мензурками, пускаю теплую воду и беру мыло.

Дверь за моей спиной открывается. Я смотрю через плечо: кого там еще принесло?

На пороге нарисовался какой-то парень, еще более белобрысый, чем я, и ростом чуть выше меня. Телосложением напоминает палочника[37], и его одежда лишь усугубляет это впечатление: в узких хаки его ноги похожи на ершики для чистки трубок, а черный пиджак до бедер до того широк, что, кажется, заглатывает его живьем.

– Тебе что-то нужно? – спрашиваю я.

– Да, привет, – здоровается он. – Ошибочка, должно быть, вышла. Мне поручили мыть оборудование.

– Ты из углубленки? – уточняю я.

Он кивает.

– Что ж, повезло тебе, углубленщик. Норман меня запряг на эти ведра.

– А-а. – Взгляд парня прикован к моим рукам, которые я все еще держу под теплой водой. По его лицу скользнуло снисходительное выражение, глаза сузились до щелочек.

– Что? – спрашиваю я.

– Надеюсь, ты не собираешься мыть мензурки водой из-под крана?

Ему почти удалось сразить меня. Насмешка, звучавшая в его голосе, могла бы уязвить и человека с более тонкой кожей, чем у меня. Я закрываю кран:

– Да. А что?

– Здесь нужна деионизированная вода. Иначе загрязнишь… она там… ладно, сам возьму…

Парень подходит к шкафам и начинает распахивать их один за другим, что-то бормоча себе под нос. Бросает на пол рюкзак, который приваливается к ножке лабораторного стола.

Не замолкая, он открывает последний шкаф.

– Вот. – Парень достает две мягкие пластиковые бутылки с тонкими носиками на крышках и ставит их на раковину. Я перехватываю его цепкий взгляд. Глаза у него какого-то непонятного цвета – сине-зелено-голубые, как у хамелеона. Правда, он недолго смотрит на меня. Быстро скользнув по моим волосам, по шее, его взгляд перемещается на стену за мной.

Я жду, что он уйдет, но парень не двигается с места, словно надеется на благодарность. После продолжительного неловкого молчания, самого неловкого в документированной истории, я, прочистив горло, спрашиваю:

– Так ты уходишь или как?

– Я помогу. – Он берет бутылку с чудодейственной водой и приниматься полоскать одну из мензурок.

– М-м. – Как бы повежливее сказать: «Черта с два»? – Ладно, – соглашаюсь я. – Ты меня очень обяжешь.

– Мне все равно здесь торчать, – объясняет он. – Моя мама работает методистом в школе, с ней домой поеду. Так что, может, лучше ты иди. Мне ведь первому поручили.

– Послушай, углубленщик, не надо мне указывать.

У меня дергается левый глаз. Я его потираю. Глаз снова дергается – непроизвольно, как вырывается ответная реплика.

– По-моему, тебе не мешало бы выспаться, – замечает он.

– Тебя забыла спросить, гений.

На это он ничего не говорит.

– Извини, – мямлю я, взглянув на него. – Само вырвалось.

Он склоняет голову, как растерянный щенок:

– Все нормально. Социальное взаимодействие тоже не входит в сферу моей компетенции.

– Чего?

– Моей компетенции, – повторяет он.

Я разеваю рот, с трудом сдерживаясь, чтобы не ляпнуть что-нибудь пренебрежительное. Кто этот парень, черт побери? Недокормленный помощник учителя? Его странная манера общения бодрит, почти как свежий воздух.

Есть в нем нечто такое, что меня успокаивает. Правда, что – никак понять не могу.

Я беру бутылку с пульверизатором и достаю мензурку из второго ведра. Рядом парень как-то резко, с нетерпеливой тщательностью моет химическую посуду.

– Каждую полощи по три раза, – говорит он, – и выставляй в ряд в перевернутом виде. Поняла?

Я киваю.

Он поворачивается ко мне:

– Поняла?

– Я же кивнула.

– А, ну да. – Он снова принимается за мытье. – Не видел.

– Да не переживай ты так.

– Ага.

– Что «ага»?

– Не переживаю, – поясняет он. – Я за это не переживаю.

Я глянула на него мельком, удивляясь: когда он последний раз разговаривал с людьми? Я и сама-то не мастер вести пустые беседы, но этот парень – просто уникум.

Я снова принимаюсь мыть мензурки. Мы погружаемся в благословенное молчание, которое он вскоре нарушает:

– Валентин Симмонс, – представляется мой помощник. – Одиннадцатый класс.

– Понятно. – Я ставлю чистую мензурку в один из шкафов.

– Вопреки бытующему мнению, – добавляет он, – Валентин – мужское имя, потому что святой Валентин был мужчиной. Вот. Так что имя у меня совсем не странное.

– Ну ладно. Я и не говорила, что оно странное.

Утекает еще одна минута, которую мы проводим в молчании.

– А ты в каком классе? – интересуется Валентин.

Боже, что, вообще намеков не понимает?