7 способов соврать - Райли Редгейт

Наконец Мэтт открывает дверь. Мы входим в жилую комнату – уютное теплое гнездышко, расцвеченное яркими красками. На продавленном диване с красной обивкой разбросаны стеганые подушки. Над диваном – во всю стену огромная картина: солнце, оранжевыми лучами золотящее гребни горной гряды. На исцарапанной каминной полке трое разных часов с кукушкой и ряд изящных распятий. На приставном столике – телевизор. Всюду покрывала, одеяла, предметы, маленькие и большие. Очевидно, в доме Джексонов минимализм не приветствуется.

– Можем заниматься здесь или на кухне – все равно, – говорит Мэтт, плечом подпирая входную дверь, чтобы она вошла в перекошенную раму. Дверь захлопывается с глухим стуком.

Я смотрю по сторонам. На журнальном столике, как и во всей комнате, ни сантиметра свободного места – он завален журналами и подтаявшими конфетами.

– На кухне есть стол, за которым можно работать?

– Конечно.

Мэтт идет по коридору. Я следую за ним, заглядывая в открытые двери слева и справа: помещение для стирки, откуда раздается урчание; крошечная ванная с запятнанным зеркалом; еще один короткий коридор, в конце которого лестница. В нос мне бьет какой-то непонятный запах – дух незнакомого жилища. Может, это запах неизвестного мне чистящего средства в сочетании с ароматами нескольких видов освежителей воздуха.

На кухне, которая по площади больше, чем жилая комната, длинный рабочий стол, «островок» посередине и массивный деревянный стол с шестью стульями. Над ним на стене висят три тарелки размытого синего цвета. В центре каждой из них распускается изящный зелено-оранжевый цветочный орнамент.

– Красивые. – Я показываю на тарелки, раскладывая на столе материалы для плаката.

– От бабушки достались. – Мэтт выдвигает стул и садится. – Им где-то лет шестьдесят.

– Это ее работа?

– Не-а. Мамина ветвь семьи из Пуэблы. Там производят керамику особого стиля, местного, называется талавера. Эти тарелки оттуда.

Я сажусь напротив, расстегиваю рюкзак:

– Пуэбла. Это в…

– В Мексике. В южной части Центральной Мексики.

– У тебя там остались родные? – любопытствую я.

– Да, несколько двоюродных бабушек. А родные бабушка с дедушкой в семидесятых переехали в Сент-Луис, так что вся моя близкая родня здесь. Кроме дяди. Он работает на фондовой бирже в Лондоне.

– Здорово. – Я разворачиваю лист ватмана, придавливаю его по краям с двух сторон книгами. – Ой, а я так в Лондон хочу. И в Мексику тоже. Я ведь за границей вообще нигде не была.

– Правда? – удивляется Мэтт. – А я несколько раз ездил в Мексику, недели на две, но всегда чувствовал себя там чужим, потому что я мексиканец только наполовину. Я никогда там не жил, поэтому все мои мексиканские родственники считают меня настоящим американцем.

– Ты говоришь по-испански?

– Claro que sí[38].

– Yo también[39], – говорю я, – немного.

Мэтт улыбается, стягивая шапку. Взлохмаченные волосы падают ему на лоб.

– Этот плакат… Мы…

– Мэтт! – окликает его чей-то голос.

Я смотрю через плечо. В дверях стоит прелестнейший малыш. Его головку со смуглым личиком покрывает копна темных волос, а глаза у него ярко-голубые – совсем не как у Мэтта. Заметив меня, он закрывает рот и отступает на шаг.

– Привет, Расс, – говорит Мэтт, вставая. – Ты сам спустился по лестнице?

– Я умею спускаться по лестнице! – восклицает Расс со всем негодованием своего трехлетнего «я».

Я улыбаюсь. Мэтт выставляет вперед ладони.

– Конечно, умеешь. А я по глупости забыл. – Он показывает на меня. – Это Оливия. Хочешь поздороваться?

Расселл неистово машет мне ладошкой:

– Привет. Меня зовут Расселл.

– Привет, Расселл, – говорю я. – Рада знакомству. Мне нравится ваш дом.

Он не отвечает, глядя на брата с мольбой.

– Что такое, Расс? – спрашивает Мэтт.

– Я хочу машину. А машина… машина слишком высоко. Я пытался залезть…

– Ой-ой-ой. Ты сам не лазай по полкам, – предупреждает его Мэтт. – Я тебе достану. – Он смотрит на меня. – Я на секунду отлучусь, ладно?

– Конечно, – разрешаю я. – Я пока начну.

– Спасибо.

Мэтт исчезает в коридоре, а я принимаюсь выводить «АД» в верхней части плаката. Я прекрасно знаю, как пишется «ад», но ловлю себя на том, что дважды начинаю рисовать не то, что нужно. Огромные красные агрессивные буквы придают слову еще более зловещий смысл.

Мэтт возвращается, когда я уже почти закончила.

– Прости, – извиняется он, усаживаясь за стол. – Я дал ему игрушки, чтобы занять его, но трехлетние малыши… они… ну, ты понимаешь… Им необходимо внимание.

– Очаровательный мальчик.

– Да, знаю, – говорит Мэтт. – И поразительно умен для своего возраста. Я, наверно, лет до пяти не мог составлять предложения, а Расс уже знает такие слова, как… Так, что он днях вылепил? Во… «эффективный». И «философия». С ума сойти… – Он осекается. В глубине его глаз что-то происходит, будто ставни закрываются, пряча нежность. – Ладно.

Сдерживая улыбку, я опускаю голову, возвращаясь к плакату.

– Ты хороший брат.

– Что?

– Правда. Так вдохновенно заботишься о нем. Очень мило. – Я вновь смотрю на Мэтта, но тот отводит глаза и произносит лишь:

– М-м.

Несколько мгновений мы сидим молча. Я рассматриваю его – узкие карие глаза, густые брови, – и мне вспоминается наш телефонный разговор. Я хочу рассказать ему о том, как накануне вечером повела себя Кэт – прогресс!

Но где гарантия, что он снова не отнесется ко всему наплевательски, как тогда на английском? Скажет: «Да я в четверг под кайфом был» – и отмахнется.

– В общем… – осторожно начинает Мэтт.

Я замираю, сама не знаю почему. Не знаю, что надеюсь от него услышать.

– Что? – спрашиваю я.

Спустя мгновение он берет один из листков, разложенных на плакате, и мямлит:

– Я… ничего. Ничего. Я… э… я не дочитал «Ад».

– О, ничего страшного. Я тоже. – Я закрываю маркер. – Я медленно читаю.

– Серьезно?

– Удивлен?

– Не знаю. Наверно. Немного. Ты ведь такая умная.

– Спасибо, – улыбаюсь я. – Только я ужасная копуша. Ладно, бог с ним. Я подготовила блок тем и скачала кое-какие материалы с учебного сайта. Разместим здесь важные куски.