Спанки - Кристофер Фаулер

— Так сразу и не вспомню. А зачем тебе?

— Да нет, это так, не важно. Я и сам легко узнаю. Отец тем временем продолжал молча жевать твердое мясо, тогда как мать неотрывно смотрела на него, даже не прикоснувшись к своей еде. Ни один из них не обратил внимания на то, что мой взгляд прикован к входной двери.

— Ты действительно считаешь, что они изменятся?

— Это я тебе гарантирую.

— Но ты же не собираешься причинить им какую-нибудь боль, так ведь? Я хочу сказать — Лауре, которая сейчас такая вот, ну и вообще...

— Обещаю тебе, что ничто из того, что я сделаю, не причинит им никакого физического вреда, хотя происходящие в процессе работы внезапные перемены обычно вызывают некоторое эмоциональное потрясение. Но ведь нельзя же сделать омлет, не разбив...

— Учти, Спанки, что я люблю их. Я знаю, что они тебе не особенно понравились, но другой семьи у меня нет.

— Я знаю, что они тебе небезразличны. Кстати, перемены, которые произойдут в их жизни, благотворно скажутся и на тебе. Но для этого тебе надо набраться лишь немного терпения. А сейчас, чтобы все получилось как надо, я прошу, тебя оказать мне одну услугу.

— Говори, что от меня требуется. Постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Что бы ни случилось, я хочу, чтобы на протяжении трех недель ты совершенно не контактировал с ними.

— А если они сами свяжутся со мной и скажут, что им необходимо срочно видеть меня?

— Уверен, что именно так и будет, однако тебе придется совладать с искушением повидаться с ними. Вне зависимости от того, как часто они будут звонить тебе или сколько посланий направят в твой адрес, ты оставишь их без внимания. Это мое непременное условие. Если ты нарушишь его, то тем самым серьезно осложнишь мою задачу и даже сведешь на нет все мои усилия. Принимаешь мое условие? В подобных делах, Мартин, без взаимного доверия никак не обойтись.

Я почувствовал на себе его пристальный взгляд. Он коренным образом менял мой собственный мир, это касалось только меня, поэтому я не особенно волновался. Сейчас же речь шла о жизни близких мне людей. И кроме того, я не должен был забывать, что однажды я ему не поверил, и он ушел. Вторично рисковать я уже не мог, тем более когда моя жизнь наконец-то стала реально меняться к лучшему.

— Ладно, — сказал я. — Обещаю не вмешиваться.

— Молодец, — осклабился Спанки, в руках которого, откуда ни возьмись, появилась лопата с длинным черенком. Взмахнув ею, он проговорил:

— А теперь можно приступать к делу.

Мне просто необходимо было верить Спанки. Однажды я проснулся и обнаружил, что стремительно погружаюсь в зыбучие пески, а рядом стоит даэмон с веревкой в руке и предлагает вытащить меня. Но самое смешное заключалось в том, что я вообще бы в них не попал — если бы не смерть Джои.

В двухлетнем возрасте мой брат подхватил воспаление легких и едва не погиб от удушья. Врачи поместили его тогда в кислородную камеру и пичкали всевозможными лекарствами, после чего он всю оставшуюся жизнь маялся легкими. Возможно, именно по этой причине он стал любимым ребенком в нашей семье. Мы с Лаурой тоже не были лишены родительского внимания, однако Джои был для них, что называется, “свет в окошке”. Когда он что-то говорил, остальные умолкали и, затаив дыхание, внимали ему. Никто не сомневался, что если ему удалось избежать в младенчестве смерти, то не иначе как на то была воля Всевышнего, и нам постоянно давали понять — правда, ничего не уточняя и не конкретизируя, — что настанет день, когда мы все будем гордиться нашим Джои. Я взрослел в обстановке всеобщего поклонения старшему брату, и для меня не было на свете человека умнее и сильнее Джои. Сам же я был хилым ребенком, постоянно простужался и даже в разгар июньской жары носил шерстяной свитер. Джои был старше меня почти на четыре года, так что все наше детство мы практически провели вместе, и я даже считал его своим покровителем.

Впрочем, жить в Твелвтризе и не попасть в беду было практически невозможно. Ребятня сидела в дверях домов, покуривая “травку”, глядя на падающие капли дождя и с нетерпением ожидая, когда же хоть что-нибудь произойдет. Большую часть времени мы слонялись без дела. И были предоставлены самим себе: отец вечно занимался всевозможными счетами и заявками, а мать витала в кухонных парах. Лаура обычно играла где-то со своими подружками, а мы с Джои почти всегда находились рядом, и он при случае охотно наставлял меня:

“Если другие ребята увидят, как ты плачешь, они станут тебя дразнить.

Не влезай на забор — обязательно свалишься.

Скажи пацанам, которые балуются наркотой, чтобы оставили тебя в покое. Им кажется, что они такие сильные и здоровые, но подожди немного — очень скоро они начнут ломаться.

Не позволяй учительнице ругать тебя в присутствии других учеников”.

Он рассказывал мне о многих вещах, которые открылись ему с высоты его старшинства.

Вы видели эти огромные конечные станции подземки, построенные еще в тридцатые годы и похожие на ангары? Они казались ему просто чудовищными и пробуждали в душе желание стать архитектором. Именно этому он и учился, когда внезапно умер. Джои сам определил свой путь, а я старался во всем следовать его примеру. Он же постоянно мне говорил: “Тебе ведь вовсе не хочется быть архитектором. Выбери занятие по душе. Наша семья не такая уж знатная, и я чувствую, что если ты всерьез займешься каким-то делом, то сможешь преуспеть лучше любого из нас”.

Когда Джои уехал в город учиться на архитектора, мы стали видеться гораздо реже, хотя он не раз говорил, что, как только я начну работать, мы сможем вместе совершать путешествия.

Я и не догадывался, что он уже тогда был серьезно болен. Его лицо заметно осунулось, он постоянно чувствовал усталость и страшно кашлял по ночам. В один из очередных приездов домой у него состоялся какой-то, судя по всему неприятный, разговор с отцом, после чего они вообще перестали общаться друг с другом. С тех пор Джои резко переменился ко мне. Вся его терпимость в отношении меня разом улетучилась. Он перестал давать мне советы, а однажды и вовсе накричал, заявив, что пора наконец мне научиться принимать самостоятельные решения.

Он принимал таблетки, назначенные врачом матери: она частенько страдала бессонницей. В ту злополучную ночь он выпил порцию эвиана, рассчитанную на полный курс, и умер во сне, в своей постели. Утром я принес чай, стал будить его, но не смог добудиться. Он лежал, укрывшись с головой, и когда я сдернул простыню, то увидел его застывшим в неподвижной позе, с широко открытыми глазами.

Лишь тогда я узнал о терзавшей Джои с детства болезни, о его постоянной зависимости от лекарств и категорическом отказе лечь в больницу. Мать с отцом и даже Лаура знали все это. Но от меня Джои почему-то старался скрывать свою болезнь.

Так неожиданно мне открылась совершенно неведомая доселе сторона жизни брата. Постоянно запертые на ключ забитые лекарствами ящички буфета, приглушенные телефонные разговоры, доносившиеся из холла. Мне всегда казалось, что уж со мной-то он откровенен до конца, и даже в голову не могло прийти, что у него существуют от меня секреты. Спустя несколько недель после похорон я пошел на кладбище и разрушил надпись на его надгробном камне.