Томление (Sehsucht), или Смерть в Висбадене - Владислав Дорофеев

Я всегда был убежден в сексуальном внутреннем превосходстве женщины, я имею ввиду не только природную сексуальность, но и особенности женской природы, которая позволяет гораздо быстрее мужчины учиться, перенимать, отвечать адекватно на запросы своей души, точнее понимать себя и партнера, что, в конечном итоге, довольно быстро позволяет стать именно хозяином постели. А теперь мы наблюдаем интересный процесс, когда женщина становится равной в сексуальном отношении мужчине и выбирает мужчину, нападает, презрев жеманность и, так называемую таинственность, которая на деле просто глупость.

Женщина всегда сама отбирала мужчину, всегда последнее слово было за ней, но внутри, не во вне. Теперь происходит выравнивание и во вне. Женщина вновь меняет общественную ситуацию, вновь становится раздражителем для мужчины, заставляя его своей активностью стать еще сильнее, еще значительнее, что называется, мужественнее. Одесса – портовый город и небольшой, он на перекрестке веяний, событий и цивилизаций. И растущее превосходство женщины видно и в Москве, но в Одессе особенно. Впрочем, женщин здесь почти нет, здесь почти все бабы, от которых исходит ток вожделения, они не просто хотят, одесские бабы – это само желание. Я прежде полагал, что Москва – самый эротичный из всех виденных мной городов, но нет, это – Одесса, которая пропитана эротикой. Впрочем, бог с ней – с Одессой, эротикой и бесшабашностью. Печалью наполнено мое сердце. Нет ничего прекраснее твоих откровенных глаз, ищущих мое сердце.

Привет».

«Как же красиво они любили другу друга. Господи! Весь мир превратился в предмет их любви, весь мир они превратили, целиком и по отдельности, в материал для иллюстрации и доказательства любви друг к другу. И ничего иного в их письмах нет, но лишь любовь, сплошная, всепожирающая и поглощающая все без остатка любовь. Окружающий их мир в их письмах нужен лишь для демонстрации и доказательства их взаимной любви. Как это им удалось сделать? Как сотворили миг, который разверзся до пределов почти вечности – от жизни и до смерти. И после смерти! Дочь – тому свидетельство».

«2 июля 1996 г. Ты сейчас не можешь позвонить, а я все равно иногда вздрагиваю от телефонного звонка. Сегодня перечитала сразу все твои письма. Знаешь, когда читаю их первый раз, душа принимает самое личное, самое нежное и интимное, а когда второй или третий – уже все в целом, и мысли, и чувства. Ты так интересно, так неожиданно пишешь, некоторые выражения, образы, целые отрывки потом долго не выходят из головы. Я получаю от тебя какую-то чувственно-интеллектуальную энергию (это странно звучит, но по ощущениям именно так).

Мне снова приснился странный сон. Это тревожит меня, это случилось в ночь накануне твоего отъезда.

„Мы бредем с тобой по земле, почти ползем: ты поддерживаешь меня, я едва могу идти. И я знаю, что какая-то птица – огромная, злая птица – клевала мое тело, и со мной что-то случилось (не могу вспомнить, что). Мы идем к храму. Мы проходим мимо разных храмов: православного, католического, по-моему, даже мечети, но не можем зайти внутрь, и я понимаю, что это из-за меня и ужасно мучаюсь этим“.

Но я не хочу бояться, все время бояться за нас, не хочу верить ни в какие приметы и предзнаменования, это неправильно, это сковывает внутренние силы, внутреннюю свободу. А потом я ведь не помню конца. Наверное, этот сон – это наша с тобой боль и наша вера друг в друга: сначала я спешу к твоей кровоточащей ране, потом ты помогаешь мне идти (ну, а дошли мы или нет – этого я не успела увидеть).

Родной, я скучаю по тебе, скучаю по твоему голосу, который дарит мне недолгое, но столь заманчивое ощущение твоей близости.

Фантазии порой далеко уносят меня от реальности. Ну, а жизнь между тем продолжается. Закончилась моя первая рабочая неделя. Я устала – физически (от ежедневных вставаний чуть свет: рабочий день с 08:00 до 14:00). И морально (от внутреннего дискомфорта из-за того, чем мне приходится заниматься, от постоянного преодоления чего-то в себе, не знаю, может быть самолюбия). Представь: первые два дня – хозяйственный склад, потом – сортировка чистого и сбор по этажам грязного белья, подметание коридоров, со следующей недели – кухня.

После третьего дня я записала в дневнике: „…Пришлось собирать контейнеры с грязным бельем, отвозить их с этажей в подвал – эти контейнеры чуть ли не с меня ростом, и их нужно приподнимать перед въездом в лифт. Вот я иду по коридору в белом халатике, и некоторые клиенты даже здороваются со мной. А я таскаю их мокрые полотенца и постельное белье, заляпанное вином и спермой“.

Но потом я разозлилась на себя, ну и что, собственно? К чему все эти сопли? Я почему-то никогда не могла представить, что мне придется попасть на подобную работу. Но неизвестно, как будет еще складываться моя жизнь, возможно, и этот опыт пригодится, по крайней мере для какой-то временной подработки. И потом здесь нет того, о чем ты говорил, и чего я тоже боялась, – нет грязной атмосферы. Это нормальные люди, они очень милы со мной, просто они немного другие. Наоборот, все очень чистенько: совместные обеды – все, от уборщицы до менеджера за одним столом (это называется, „хорошим климатом в коллективе“). Но не говоря о языке, некоторые правила, особенности взаимоотношений людей в коллективе – все это очевидно и пригодится в любой другой обстановке. А потом – это тоже преодоление стереотипа: заставить себя посмотреть на этот роскошный гостиничный мир с другой стороны – как и из чего он создается, и не только посмотреть, но и пощупать собственными руками.

Вчера, в пятницу, произошла удивительная вещь. Все-таки мой сон не был напрасным, спустя 9 дней он отозвался в моей жизни. Путь к храму, действительно, был. Причем, все произошло совершенно случайно. Некоторое время назад мне сказали, что в Кельне нет православного храма, есть только община. И вот я пошла по набережной, прошла чуть дальше, чем обычно, и вдруг на другой стороне Рейна, довольно далеко, увидела странное строение, по форме, как мне показалось, напоминающее православную церковь. И я пошла туда, решила, что обязательно должна дойти. Подошла совсем близко: белые, только покрашенные стены, часть еще в лесах, небольшая табличка. Греческая православная община, расписание служб на греческом и на кириллице (почти все понятно). Захожу: идет вечерняя служба, все как в нашей церкви. Я сидела как завороженная, незнакомая, но очень красивая, мелодичная речь. И сердце наполнилось необъяснимой теплотой, я вышла оттуда какой-то просветленной. Видишь, я все-таки зашла в храм. Все это так странно. Теперь мне есть, где молиться за тебя, и за маленькую Аню, мою крестницу.

Почему опять слезы подступают к глазам, и за окном дождь? Не могу, милый мой, сердце плачет по тебе и болит по тебе. Это чудовищно – не видеть тебя, любимый. Прости, совсем не хотела так заканчивать, так получилось. Да, чуть не забыла: я получила сегодня твою книгу, оставила на вечер. Сейчас начну читать, и сразу станет легче.

Обнимаю тебя».

«Иногда мне кажется, что мама показывает мне пальцем на особенные места в этих старых, пожелтевших письмах, в которых судьба их, и моя жизнь. И мне также кажется, что иногда эти особенные места – это целые письма, от начала и до конца. Я не завидую, я не понимаю. Не понимаю, как, за счет чего, каким способом им так долго удавалось удерживать градус напряжения, которое росло от письма к письму. Росло. Так, возможно, что и растет».