В каждом молчании своя истерика - Ринат Валиуллин

– А ты знаешь игру «Ехали медведи на велосипеде»?

– Ты же знаешь, как я люблю играть.

– Эта тебе понравится. Ну смотри, – вытащила она свои теплые длинные ноги из-под одеяла, – Давай, теперь свои! – сдвинулась она в постели таким образом, что наши ноги оказались друг напротив друга, – Приложи пятки к моим пяткам. Теперь вместе крутим педали. Поехали! – смеялась она, радуясь тому как механизм из ее стройных и моих волосатых деталей начал слаженно накручивать невидимые километры.

– Куда едем? – звонко просигналил он мне.

– К тебе, – пригрелся мой завороженный взгляд на ее прелестях, сверкающих шелковым треугольником любви, и чувствовал, как во мне поднимается то самое мужское начало, именуемое концом.

– Тогда крути быстрее, женщины не любят ждать.

– Что тебе привезти? Цветов?

– Цветы есть, – подняла она с груди большую белую розу, которых было разбросано великое множество на хлопчатобумажной клумбе постели, – Лучше конфет, моих любимых конфет.

После этих пожеланий, мишки, как по команде, побросали велосипеды. Фортуна осталась лежать на месте, а я накрыл ее своим телом.

– Мишки на Севере не было, взял мишку на мишке, – прошептал я ей в самые губы, будто они отвечали сегодня за слух.

– Где ты нашел? Это такая редкость, – приняла меня в свое лоно она, чувствуя, как я, размахивая тем самым красным шариком, который возникал у нее внизу живота и который был теперь крепко привязан к моему древку, вел Фортуну за собой в вечную страну сексуального запоя.

– …Красный шарик стал размером с Марс, – бормотала она, приходя в себя после моря любви.

– Ты не беременна?

– Не знаю, но у нас могли бы быть красивые дети, – открыла она глаза.

– Начнем разводить?

– Не так быстро. Хочется для начала какую-нибудь культурную программу, чтобы потом гордиться не только детьми. Давай через пару лет.

– Ок, тогда я пошел, – встал я с постели и направился в кухню апартаментов, которые мы сняли на неделю.

– Ты куда?

– Кофе заварю, – обнаружил я на стенах прелестно пасущихся лошадок. Мне показалось, что где-то я их уже видел.

– Я с тобой, – прискакала за мной Фортуна, успев натянуть трусики.

– Ты не помнишь, откуда эти лошадки на обоях? – указал я ей на стены.

– В комнате на диване точно такие же.

– Мне кажется, что сейчас мы своими страстными порывами распугали их там, они сбежали сюда.

– Все хотят есть. Они здесь кормятся, – встала неожиданно на мостик Фортуна. – Как тебе?

– Чувствую себя на Аничковом мосту. Внизу кораблики с туристами, сверху солнце, по бокам лошади, внутри тебя – все время борьба гибкости ума и тела.

– Что же ты не аплодируешь? – убрала Фортуна одну опорную руку.

– Я же готовлю! Выбирай: или кофе, или аплодисменты.

– Можно мне и то, и другое?

После этой фразы кофе резко поднялся, выплеснулся на плиту и зашипел!

– Вот тебе и аплодисменты! Черт!

Фортуна ловко поднялась обратно, поцеловала меня и села за стол, в ожидании кофе. Пока я разливал его, она включила телевизор. Там в новостях передавали репортаж о вооруженном столкновении на Востоке.

– Что люди сегодня такие злые? – не глядя на экран, обратилась она ко мне.

– Да, не злые они, это бизнес. Могу даже предположить, что в скором будущем небольшие войны станут провоцировать с целью снять сериал, который миллионы людей будут смотреть каждый день онлайн, как смотрят Олимпиаду или другие ток-шоу. Думаю, что трансляции смогут окупить затраты.

– Ну, ты загнул.

– Шучу, мне кажется, всему виной понедельник, – кинул я ей в чашку кусочек сахар, зная, что она любила послаще.

– Мне кажется, человечество на тебя просто в обиде, – посмотрела на меня Фортуна.

– Значит, не показалось. Но не пойму, за что? Кстати, тебе со сливками? – налил я ей коричневый ароматный сок.

– Нет, мне покрепче, – взяв в руки тепло, Фортуна и ответила на первый вопрос: – За то, что украл меня у него на целые выходные. Сегодня что, опять понедельник? – с тревогой опомнилась она.

– Да, ну и что? Чего ты их так боишься? Мы же договорились, представь себе, что в понедельник я люблю тебя ничуть не меньше, чем в остальные дни.

– Одно дело представить, совсем другое – пережить.

– Переживать – святая миссия всех женщин.

– Только не моя. Я не хотела бы тебя пережить.

– Прочь тоска, пошла вон, – достал я из шкафа коробку шоколадных трюфелей, открыл и высыпал на стол.

– Уже сбежала, – взяла, улыбаясь, одну конфету Фортуна и начала медленно раздевать ее.

* * *

– Дорогой, ты можешь сделать мне одну вещь?

– Какую?

– Приятную.

– Ты нимфоманка, в хорошем смысле этого слова.

– Может быть. Знаешь единственное извращение, которое мне не удастся с тобой испытать?

– Какое?

– Измена.

– Не шути со смертью. Она шуток не понимает.

– И ты тоже? Что там, кстати, на улице, солнце есть?

– Нет.

– Паршиво. Сделай же что-нибудь!

– Хорошо, – встал я и вернулся я в спальню через минуту с апельсином в руке. Но этой минуты было достаточно, чтобы настроение ее исчезло. Фортуна проигнорировала мою находчивость и лежа на спине. Цитрусом разбило воздух. Я протянул половину Фортуне. Она отказалась.

– Покорми меня с рук.

Я вложил ей дольку в губы.

– Что ты так грустишь, я же уеду только завтра.

– Мне еще никогда не было так одиноко, как будет завтра. Дни недели давно уже потеряли для меня свои названия, оставляя под простыней лишь тот факт, просыпаюсь я с тобой или без тебя, – извлекала она из себя со страстью слова, брызгаясь апельсиновым дыханием. – Если влюбленность была прикосновением, то любовь стала хирургическим вмешательством. Я устала.

– От чего?

– От того, что чем бы я ни занималась, я всегда занимаюсь тобой, тобой и только тобой.

– Мне не хватает тепла!

– Осенью все начинают мерзнуть.

– Я куплю тебе перчатки.

– Я же про душу.

– Что, она тоже простужена?

– Хуже, заледенела, – листала Фортуна какой-то глянец, залитый фотографиями.

– Так тем более, я не вижу причин для отказа, перчатки хорошие – из кожи бизона, ты сможешь ими отшлепать меня, если, не дай бог, я к тебе охладею.