Перед восходом солнца - Герхарт Гауптман

Белка, белочка, послушай,

дам тебе я желудь славный!

Ты всегда горазда бегать,

для меня ты будь исправной!

Ты прыгни туда в домишко

и девчонку там найди,

Молви ей:

«Скорей, Рутандля: кличет бабушка, иди!»

(Она спотыкается о Гейнриха.)

Что тут такое? Что это лежит?

Скажи, любезный, что тебе здесь нужно?

Ну, дело дрянь! Тут толку не добьешься!

Да умер, что ли, ты? Рутандля! Ну!

Вот этого как раз недоставало!

Они уж у меня и так на шее,

Судья и пастор: травят, как собаку.

Еще недостает, чтоб у меня

Нашли здесь тело мертвое. С домишком

Придется распрощаться мне тогда:

Они его назначат на растопку.

Эй, ты! Не слышит.

Раутенделейн выходит из домика и смотрит вопросительно.

Наконец пришла!

Смотри, к нам гость пожаловал, да знаешь,

Такой, что слова вымолвить не хочет,  —

Поди-ка, принеси охапку сена

Да постели ему.

Раутенделейн

Там в доме?

Виттихен

Ишь!

Что ж стал бы он там в комнатенке делать?

(Уходит в дом.)

Исчезнув на одно мгновение в доме, Раутенделейн показывается с охапкой сена. Она хочет стать около Гейнриха на колени в ту минуту, как он открывает глаза.

Гейнрих

Где я? Скажи мне, доброе созданье!

Раутенделейн

Как где? В горах!

Гейнрих

В горах. Я это знаю,

Но как, скажи мне, я попал сюда?

Раутенделейн

Ах, милый странник, я сама не знаю.

Но стоит ли об этом горевать?

Смотри сюда: здесь есть и мох и сено.

Склонись, вот так. Теперь лежи спокойно,

Ты должен хорошенько отдохнуть.

Гейнрих

Я должен отдохнуть. Да, это правда.

Но отдых мой далек. Далек, дитя!

(С тревогой.)

И знать хочу я, что ж со мной случилось?

Раутенделейн

Когда б сама я знала!

Гейнрих

Мне… я думал…

Едва я только думать начинаю,

Опять все представляется мне сном.

Да, сном. Теперь я тоже сплю.

Раутенделейн

На, выпей,

Здесь молоко. Немножко подкрепишься.

Гейнрих

(Торопливо.)

Да, выпить, выпить. Дай мне – что там есть.

Пьет из сосуда, который она ему держит.

Раутенделейн

(Пока он пьет.)

Мне кажется, ты не привык к горам,

Ты, верно, из породы человечков,

Которые хозяйствуют в долине,

Взошел на горы слишком высоко.

Здесь так на днях один охотник гнался

За горной дичью быстрой по следам,

Сорвался и разбился на уклоне.

Как думаю я, впрочем, тот охотник

Другой был, не такой совсем, как ты.

Гейнрих

(Выпил молока и, не отводя глаз, в экстазе удивления смотрит на Раутенделейн.)

Еще! О, говори еще, скорее!

Твое питье усладой было мне,

Твои слова услада мне двойная.

(Снова впадая в бред, с мучением.)

Совсем другой, чем я. Гораздо лучше.

Но и такие падают. Дитя!

Молю, еще, не медли, говори же!

Раутенделейн

Какой же толк в словах. Вот лучше я

В колодце зачерпну воды холодной

И смою пыль и кровь, а то они

Твое лицо…

Гейнрих

(С мольбой.)

Останься, нет, останься!

(Удерживает Раутенделейн, схватывая ее за кисть руки; она стоит в нерешительности.)

Гляди, гляди своим глубоким взором,

Загадочным! Пойми: в твоих глазах

Воссоздан мир, с небесной синевою,

С кочующими тучками, с горами…

Вновь манит мир – так сладко почивая.

Останься же!

Раутенделейн

(С беспокойством.)

Пусть будет, как ты хочешь,

Но только…

Гейнрих

(Еще более лихорадочно и умоляюще.)

Нет, побудь со мной еще!

Не знаешь ты… не чувствуешь, как много  —

Ты для меня. О, не буди меня!

Мне хочется сказать тебе так много.

Да, я узнал. Но нет: ты говори,

Твой голос одарен небесным звуком,

Твой только голос слышать я хочу.

Но ты молчишь? Ты не поешь? Упал я.

Уж я сказал. Но как? Я сам не знаю.

Дорога ль под ногами подалась?

Случайно ль я упал? Своей ли волей?

Упал, и все тут. В глубину за мной

Помчались камни, пыль и дерн зеленый.

(Более лихорадочно.)

За вишню я схватился! Да, ты знаешь,

За деревцо вишневое: оно

Из трещины скалы росло на воле;

Сломался ствол, и с деревцем цветущим,

В руке зажатым, следом за собою

Роняя брызги светлых лепестков,

Я ринулся – в бездонное – и умер.

И вот я мертв. Скажи мне, я ведь мертв!

Я сплю. Пускай никто меня не будит!

Раутенделейн

(Неуверенно.)

Мне кажется… Я думаю: ты жив.

Гейнрих

Да, знаю, знаю. Узнаю впервые,

Что жизнь есть смерть, что смерть  —

не смерть, а жизнь.

(Опять впадая в бред.)

Упал. И жил. И колокол упал:

Мы оба, я и он. Кто первый? Я ли,

И он за мной? Иль он, и я за ним?

Кто скажет? Кто поймет? Да если б даже

И понял кто, – теперь мне все равно.

То было в жизни – а теперь я мертвый.

(Мягко.)

Постой! Моя рука… еще безгрешна…

Чиста, как снег, она – и как свинец;

Едва могу поднять ее, но нежно

Упала на нее, с воздушной лаской,

Волна твоих волос… Как ты нежна!

Побудь со мной! Моя рука безгрешна,

А ты святая. Да, я знал тебя.

Тебя я видел. Где? Я жил, боролся,

Как много дней я думал о тебе:

Замкнуть твой голос в звоне колокольном,

Заклясть его, и с тем, что – золотое,

Что дышит блеском праздничного солнца,

Как в браке неразрывном сочетать.

Об этом торжестве всегда я думал.

Его достичь не мог я никогда.

И плакал я кровавыми слезами.

Раутенделейн

Ты плакал? Как? Тебя мне не понять!

Скажи мне, что такое эти слезы?

Гейнрих

(Делая крайние усилия, чтобы подняться.)

О, милый образ! Поддержи меня!

(Она поддерживает его.)

Ко мне ты наклоняешься – так низко?

Освободи меня рукою нежной

От этой утомительной земли,

С которой час меня сковал цепями,

Как будто пригвоздив меня к кресту.

Освободи меня, ты это можешь,

Я знаю, и еще… здесь, с головы,

Сними венец терновый, их руками

Сплетенный для меня. Венца не нужно.

Любви! Одной любви!

(Раутенделейн помогает ему принять полусидячее положение. Изнеможенный.)

Благодарю!

(Мягко и как будто в забытьи.)

Здесь хорошо. Здесь новый стройный шорох.

Здесь ели веют темными руками

Загадочно. Вершинами своими

Торжественно кивают.