Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

могла обернуться трагедией, такое уже бывало, поэтому Петраков и был так внимателен.

Дорогу перегородило стадо овец, которое гнали два пастушонка, наряженные в маленькие меховые шапки-пилотки, Петраков притормозил, спокойно подождал, когда стадо пройдет, глянул на часы.

Время уже поджимало.

Токарев это движение засек.

– Что, командир, опаздываем на свидание?

Петраков шевельнул краем рта. Что это означало – было неведомо, понимай, как хочешь – и «да», и «нет», и «все возможно».

«Кухня пирата» оказалась обычной придорожной забегаловкой с выцветшими красными тентами, растущими, будто гигантские дикие грибы среди жидких, забусенных туманной росой кустов. На автомобильной стоянке, примыкавшей к «Кухне», находились четыре автомобиля, один из которых – подержанный «ниссан» с овальными фарами принадлежал встречающему.

Петраков, не останавливаясь – он даже не притормозил, а наоборот, дал газ, джип только выбил из своего нутра возмущенных хрип, – рванулся вперед, словно бы хотел вылететь из-под своих седоков и «Кухня пирата» осталась позади.

Майор прошел один поворот, потом второй, третий и остановился. Объявил:

– Перекур с дремотой, – потянулся, расслабляясь, наблюдая в навесное зеркальце за своими ребятами, – естественно, никакого перекура с дремотой не было и в помине, максимум, что могли позволить себе ребята, как и их командир – чуть обвянуть мышцами, но каждый из них был неким подобием сжатой пружины, готовой в любой миг распрямиться.

Неожиданно для себя Петраков понял, что знает человека, который их встречает – чутье подсказало, – они виделись раньше в одной из стран, где шла война.

У людей этого ведомства всегда были очень простые фамилии – Иванов, Петров, Абрамов, Сидоров, словно бы их специально подбирали с такими упрощенными, сугубо народными фамилиями, либо, наоборот, кадровики, не обладающие особой фантазией, специально наделяли их фамилиями сугубо одноцветными, которые очень легко запоминаются и так же легко забываются. А когда их много, то вообще можно запутаться. Фамилия человека, о котором сейчас подумал Петраков, была Иванов.

Серебристый «ниссан» почти бесшумно вымахнул из-за поворота и, будто некое лунное привидение, притормозил около джипа.

Человек, вышедший из «ниссана», был невысок ростом, крепок, широкоплеч и как-то скошен в одну сторону, словно бы его придавило чем-то тяжелым, колючие черные глаза были бесстрастны – казалось, что какое-либо другое выражения, кроме бесстрастности, вообще не способно в них появиться… Петраков узнал его – это был Иванов. Иванов тоже узнал Петракова, в лице его, в глазах ничего не изменилось, он подошел к джипу, подал Петракову руку:

– Сидоров!

Сидоров так Сидоров. Рука была жесткой, словно бы откованной из железа, цепкой, сильной, был Сидоров похож и на азербайджанца, и на турка, и на иранца, и на грузина одновременно, человека с таким обобщенным типом лица везде принимают за своего, – твердые узкие губы раздвинулись в вежливой улыбке:

– Добро пожаловать на нашу землю!

Было сокрыто в этой фразе что-то такое, на что нельзя было не обратить внимания, двойственное, Петраков внимание обратил, приветственно наклонил голову и приподнял одну бровь в немом вопросе: что делать дальше?

– Следуйте за мной! – приказал Сидоров, сел за руль «ниссана», потом привстал, вновь показываясь из кабины – собирался что-то сказать Петракову, но не сказал, – Петраков и без слов понял, что хотел тот произнести. Было заметно, что Сидоров ощущает себя неуверенно, словно бы земля горит у него под ногами. Если не у него горит, то у кого-то находящегося рядом. Должность его была известна Петракову – первый секретарь посольства.

Сидоров вел машину легко, лихо, Петраков невольно отметил – за рулем сидит профессионал, на поворотах первый секретарь посольства не тормозил, как это делают едва ли не все водители – красные огни стоп-сигналов не загорались, они ни разу не зажглись, повороты Сидоров брал на скорости, будто автогонщик – газуя. Наука эта была хорошо ведома Петракову, Петраков поступал точно так же.

Вновь пел, звенел под колесами асфальт, пыльные кусты, растущие по обочинам, уносились назад, в розовеющем воздухе неподвижно, будто тряпки, висели птицы – то ли орлы, то ли вороны – вечные существа, широко распространившиеся по земному шару от Новой Земли до холодного юга Австралии.

В автомобильных перегонах, когда все действия, все движения бывают отработаны до слепого автоматизма, руки все делают сами, без всякой команды, – очень хорошо думается, это Петраков отмечал не единожды, как хорошо думается и в длинных марш-бросках, подобных сегодняшнему… Когда много думаешь, то и дышится легче, и устаешь меньше. Петраков почувствовал, как у него одеревенела, сделалась чужой щека, под сердцем что-то натянулось, родило саднящее ощущение, а следом и боль – он вдруг ощутил себя сидящим в ранней утренней тиши в московской квартире, на кухне, среди знакомых предметов, с сигаретой в руке, а за окном занимается точно такой же розовый рассвет, абсолютно такой же, как на этой чужой земле, только рассвет рассвету все же рознь…

Какие же это прекрасные минуты! Минуты одиночества, когда ты находишься один на один с огромным городским пространством, с крышами, с гибкими макушками деревьев, в которых затихли печальные сонные птицы… Много воздуха, дышится легко, широко, жена спит и видит свои незлые сны – по натуре она ведь незлой человек… Петраков неожиданно ощутил себя перед нею виноватым – что-то он сделал не то в жизни, что-то сотворил, раз она так резко отдалилась от него… Невольно сжало горло.

Второй человек, о котором Петраков всегда думает в поездках – отец. Отец – это особая статья в жизни Петракова.

Машины тем временем проскочили маленький зеленый городок, самой великой примечательностью которого был памятник какому-то местному вождю, очень похожий на памятник Ленину – с кепочкой в руке, напротив памятника был расположен огромный магазин «Кодак» с желто-красной вывеской и вращающейся коробкой фотопленки трехметровой высоты, также напоминающей памятник; Сидоров свернул на малую дорожку, рассекшую пополам рощицу диких яблонь и въехал в раскрытые ворота.

Это было чье-то поместье, широкое, с большим просторным домом, из которого незамедлительно, едва машина проскочили ворота, показался человек в синей форме. Петраков невольно присвистнул: это был полицейский. Сидоров поспешно открыл дверцу «нисана» приветственно поднял руку, одновременно бросил на Петракова успокаивающий взгляд – этот человек свой, мол.

Петраков наклонил голову – все понятно, менты продаются не только в России, но и здесь, с той лишь разницей, что этот Мухаммед, Сухейль, Шакир, Омар, Маруф или как его там зовут берет деньги, на которые он запросто возводит себе поместье, наши же лейтенант Галкин или капитан Пупкин берут на бутылку виски и попадаются, будто детишки, которых соблазнили сахарным петушком.

Первый секретарь посольства подвел полицейского к джипу. Петраков вышел из машины, ребята остались сидеть внутри, настороженные, готовые каждую секунду действовать.

– Это Мустафа Али, – представил полицейского Сидоров, – русский знает так же хорошо, как и мы с вами.