Три дня Индиго - Сергей Лукьяненко

Милана внезапно обняла меня за плечи и сказала:

— А вы всерьёз его слова не принимайте. Да, Максим такой. Мы все такие. Мы не верим ни во что. Но это не значит, что не хотим поверить.

— За себя говори, — мрачно сказал я.

Милана рассмеялась и растрепала мне волосы.

— Вот, такая бука…

Получилось как-то слишком интимно. Милана быстро и виновато убрала руку.

— Тебе повезло, что Наськи нет, — я аккуратно отодвинулся. — Она бдит!

Полковник вздохнул. Спросил:

— Ну что, будем ковырять дальше? Может, засунуть в него эндоскоп?

Мы уставились на корпус Продавца.

— Хорошая мысль, — без энтузиазма заметила Елена. — У нас нет эндоскопа? Заказать?

Лихачёв посмотрел на Продавца. Спросил:

— Ну что, больной, обследоваться будем?

И похлопал по щеке.

Веки Продавца дрогнули и открылись.

— Мать твою! — рявкнул Лихачёв, отшатываясь.

Я тоже отступил на шаг, запустил руку за пазуху, нащупывая пистолет.

— Кто здесь? — спросил Продавец.

Это было так нелепо, что даже жуть происходящего рассеялась.

— Мы друзья, — сказал Лихачёв, мучительно скривившись. — Не волнуйтесь. Нас вызвал ваш коллега.

— Какой коллега? — голова дёрнулась, повернулась влево-вправо. Я увидел расширенные зрачки, слепо мечущийся взгляд. — Какой ещё коллега? Димка Артюхов, ты?

Милана зажала ладонью рот, явно давя крик.

— Успокойтесь, — сказал Лихачёв. — Всё в порядке, я полицейский, рядом врач.

— Какой ещё полицейский? — голова дёрнулась, пытаясь приподняться, но стержень оставался неподвижным. — Милиционер, что ли? Где я? Меня жена убьёт…

Елена подошла к Милане, обняла её, женщины немо застыли.

— Давайте по порядку, — сказал Лихачёв. — Да, я милиционер. Вы… попали в аварию.

— Ослеп, что ли? А спина целая? Ног не чувствую! — забеспокоился Продавец.

Хотя какой, к чёрту, Продавец…

— Как вас зовут? — спросил Лихачёв.

— Гена я. Геннадий Трофимов, Геннадий Климович. Почему не вижу ничего?

— Я же говорю, авария, у вас повязка на глазах, — произнёс Лихачёв. Нервы у него были железные. — Что вы помните последнее?

Геннадий Трофимов облизнул губы. Сказал:

— Ехали мы, запаздывали. Водила ругался, что сумок натащили полный салон, челноки жадные…

Какие «челноки»? О чём он? Он что, астронавт с шаттла? Тогда почему русский, почему «водила»?

— Челноки, — задумчиво сказал Лихачёв. — Какой сейчас год, помните?

— Девяносто шестой, — ответил Трофимов. И подозрительно спросил: — Чего, в коме я валялся, что ли?

— Челнок, значит, — продолжил Лихачёв. — Откуда ехали?

— От поляков… Мы «рояля» выпили немного, с Димоном… за проезд… чтоб быстрей домой-то доехать, чтоб на таможне не пограбили…

Рояля выпили? Как можно выпить рояль? Да он бредит! Но меня передёрнуло, словно морозом.

Трофимов вдруг замолчал. Сказал:

— Ночь была. Водитель заорал… мы врезались, да? Фары помню…

— Да, была авария, — мягко сказал Лихачёв. — Дальше что-то помните?

— Бред какой-то… — Геннадий помолчал. — Вроде как… говорили мне… думал, на том свете уже… Что я умер. Но могу ещё пожить. Только по-другому. Всё будет как сон. Буду как сон смотреть… волшебный… фантастика научная.

— Какой сон?

— Я согласился. У меня отрезали руки и голову, — сказал Трофимов неожиданно чётко. — Но больно не было. Мне обещали, что не будет. И я стал железный, я где-то в магазине работал. Там было синее солнце, под него нельзя выходить. Приходили какие-то твари вроде ящериц, лупоглазые, я им продавал всякое… за кристаллики. Некоторые больше на людей похожи, только уродливых. Совсем дети, странные, но дети, они всё старались за руку потрогать… Я разговаривал… но только это не я, это мной говорили… а я смотрел… как сон… Это был не сон?

— Это был не сон, Геннадий, — сказал Лихачёв после короткой паузы.

— Вот, значит, как.

Он замолчал.

— Мне очень жаль, — произнёс Лихачёв.

— Потом я на Землю вернулся, — сказал Трофимов медленно. — Тоже… продавал. И покупал. Так странно. Тут другой товар, но тоже за кристаллики разноцветные… У нас кристалликов больше, всё время их несут… Этот, который мной говорил… он иногда начинал мной говорить, вроде сам с собой, но для меня. Я слушал… Это когда он ел кристаллы. Клал под язык, они рассасываются, как валидолки… От них дуреешь. Иногда хочется плакать, иногда смеяться, то весь мир хочешь обнять, то каждому завидуешь… Тут есть женщины, товарищ милиционер?

— Нет, — соврал Лихачёв.

— А иногда бабу хочется, сил нет… Этот потом ругал себя. И меня. И вообще всех. Говорил, что наркоманом становится. Потом долго не принимал, потом снова брал кристаллик, на койку ложился, аж трясся… под язык… и говорил, говорил…

— Что случилось дальше? — спросил Лихачёв. — Что последнее вы помните?

— Он мёртвый? — спросил Трофимов.

— Да, кажется, мёртвый.

— Значит и я, скоро… Но это же ничего, верно? Я должен был давно умереть. Я теперь понимаю. Я на Земле?

Из слепых глаз медленно покатились слёзы.

— Вы на Земле, — сказал Лихачёв.

— Похороните меня, ладно? Чтобы в земле? По-человечески.

— Хорошо.

— Я, кажется, засыпаю, — сказал Трофимов озабоченно. — Вы не подумайте, я нормальный человек был. Инженер. Говорили, небесталанный. НИИ закрыли к чертям… стал шмотьё возить, бухал… Вам надо что-то с этим всем делать, товарищ милиционер!

— Мы сделаем.

— Вы спрашивали, что было последнее… Последнее — женщина пришла. Не за покупками. Они обсуждали что-то… не помню. Что-то важное. Она не в первый раз приходила. Женщина дала мне кристаллик. Он аж затрясся… я кристаллик под язык… сразу. Трёхцветный. Красно-оранжево-жёлтый, переливчатый… Потом она закричала и умерла. Я так понял, что это значит, она хотела меня убить. Собирался выплюнуть кристаллик. Но поздно. Он тогда пошёл к стекляшке, откуда всё достаёт. Говорил, что ему стыдно. И страшно. И он должен это сделать, иначе никак. Взял из стекляшки топор. Ударил себя в грудь. И я умер.

— Вы себя убили? — переспросил Лихачёв.

— Я… он… Я путаюсь. Где я, где он. Да. Я его убил. А он меня. Товарищ милиционер… потрогайте меня снова…

Лихачёв молча снял перчатку и приложил руку к щеке Трофимова.

— Я чувствую, — сказал Геннадий тихо. — Я понял, дети там тоже хотели… почувствовать тепло…