Таня Гроттер и локон Афродиты - Дмитрий Емец

Таня в свою очередь тоже недоумевала. У неемелькнула одна мысль, но она поспешно ее отогнала. Так невесть до чего можнододуматься. Если это действительно сделал тот, о ком она подумала, то платьелучше вернуть. С другой стороны, сделать это не поздно и после выпускного. Такили не так? К тому же теперь, показавшись Гробыне и Пипе, нелепо было быпритаскиваться на выпускной вечер в свитере и джинсах.

– Malum consilium est, quod mutari nonpotest! [4]– недовольно сказал перстень Феофила Гроттера.

Вскоре Пипа и Гробыня отправились к ДусеПупсиковой, пригласившей всех девчонок курса на маленький междусобойчик передвыпускным, до которого оставалось еще часа два. Таня немного задержалась. Ейнадо было еще кое-что сделать.

Задвигая футляр с контрабасом под кровать, оназаметила, что в щель футляра пробивается свет. Таня открыла его и увидела, чтолокон Афродиты сияет так, словно отлит из чистого золота.

Не зная, правильно ли поступает, действуяпросто по наитию, Таня зажала его в ладони и возвращать в футляр пока не стала…

* * *

В коридорах Жилого Этажа было людно как вмуравейнике. Хлопали двери. Взбалмошно сновали купидончики. Таня даже подумалавначале, что где-то пожар, но затем сообразила, что это просто школа готовитсяк выпускному.

Скользнув в боковой коридор, она оказалась укомнаты Дуси Пупсиковой. Дверь снаружи была украшена блестками и серебристымигирляндами. Среди гирлянд попадались живые змеи. Они поднимали головы и шипелина Таню. На самой двери висел большой лист ватмана, на котором живымитарантулами была выложена надпись:

«ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ДЕВЧОНОК!

МОЛЧЕЛЫ МОГУТ ГУЛЯТЬ!»

Вместо последнего восклицательного знака былиспользован метательный нож, ушедший в дверь на треть длины лезвия.

– Спорю на корову, вход украшала РиткаШито-Крыто. Это все ее штучки. У Пупсиковой хватило бы воображения только наромашки! – пробурчала себе под нос Таня.

На всякий случай подстраховавшись защитнымзаклинанием, она осторожно просунула между змеями ладонь, повернула двернуюручку и вошла. В комнате было тесно до невозможности. На двух кроватях сиделодевчонок восемь. Примерно столько же стояло. Запахи их духов смешивались иобразовывали нечто такое невероятное, что Тане показалось, будто она вошла впарфюмерный магазин. На подоконнике в глубоком обмороке лежал купидончик. ВеркаПопугаева обмахивала его газетой «Лысегорская вравда». Кажется, бедолагаприлетел с запиской и не выдержал духоты.

Гробыня Склепова лениво ковыряла в зубах однойиз его стрел. Ритка Шито-Крыто в свою очередь развлекалась с луком. Она то идело натягивала его и делала вид, что хочет в кого-нибудь выстрелить.

– Ты сколько детей хочешь, ПупсикДусикова? – спросила Гробыня за секунду до того, как Таня появилась вкомнате.

Пупсикова озадачилась.

– Какие дети, слюшай? Я сама ещеребенок! – хихикнула она.

С этим трудно было поспорить. Пупсикова,раскрасневшаяся, пухлощекая, в розовом длинном платье с кучей кружев,напоминала гигантскую трехлетнюю девочку в костюме розы.

– Я серьезно… Не сейчас, а потомкогда-нибудь. А ты, Катька? – спросила Гробыня у Лотковой.

– А зачем ты спрашиваешь? К чему тебеэто? – с подозрением спросила та, подозревая подвох.

– Да ни к чему… Просто интересно.Настроение у меня такое смягченно-расспрашивательное, – ответила Гробыня.

– Ну, не знаю… двоих, наверное, –осторожно отозвалась Лоткова.

– Угу. Но если они будут такие, как«Мамочка моя бабуся!», то и один перебор! Иначе пылесосы некуда будет ставить! –заявила Склепова.

Таня хмыкнула. Гробыня отличалась чрезвычайнойбытовой зоркостью. Например, она могла сказать: «Смотри, у этого осла опятьноски на пятках рваные! Ну сил никаких нет смотреть!» – хотя «этот осел» прошелна расстоянии десяти метров, а сама Склепова стояла к нему спиной.

Вот и с пылесосами Гробыня подметила верно. Вкомнату Ягуна опасно было заходить. Она давно превратилась в кладбищепылесосов. Разбитых, обгорелых, сплющенных, проглоченных некогда драконами иразобранных до последнего винтика.

В воздухе тошнотворно пахло русалочьей чешуей.В закопченных кофейниках кипели слезы хмырей и слюни гарпий. Где-нибудь в углуунылый-преунылый барабашка струшивал в тазик перхоть, которую Ягун собиралсядобавить в бак. По углам громоздились связки труб с разнообразнейшиминасадками. На полу шипели, переползали и свертывались клубками заговоренныешланги. Шлангам хотелось поиграть в змею и вещего Олега.

В центре этого бедлама, обычно на столе – ибостулья давно превратились в братские могилы для редукторов, моторов и прочихпылесосьих внутренностей – на заботливо подстеленной правительственной газетке«Лысегорский курьер», по-турецки скрестив ноги, восседал сам хозяин. Ладони егобыли в смазке, которая обнаруживалась обычно и на лбу, с которого Ягун то идело смахивал волосы, и на конопатом носу. В руке у Ягуна при этом находилосьчто-то вроде отвертки, которой он выковыривал из подшипника какой-нибудьособенно непослушный шарик.

– Вернемся к опросу! Ты, Шито-Крыто?

– М-м-м… Троих. И все будут мальчики!Крепкие такие, суровые! Утром я буду закалять их в доменной печи, а затемкупать в ледяной воде по богатырскому рецепту! Зимой же мы будем спать подоткрытым небом! – мечтательно сказала Ритка.

– Бедолаги! Я так примерно ипредставляла. Ты наденешь каждому на ногу амулеты вуду и будешь кормить сырымискорпионами, – фыркнула Склепова.

– Скорпионов не едят сырыми. В крайнемслучае выдержать немного в укусе. Еще есть интересный рецепт, но с консервамииз дождевых червей… Приправляешь ядом кобры, запекаешь и… – постепенноувлекаясь, начала Шито-Крыто.

– Дальше не рассказывай, я с утра хорошопоела!.. Не позавидую я тому вурдалаку, который лет через десять-пятнадцатьвстретится с твоими мальчиками в узком переулке… А ты, м-м-м… Лизон?

– В наше нелегкое время мы с Ванечкой…одного! – с надрывом начала Зализина.

Гробыня поспешно зажала уши.

– А Ванечка-то знает?.. Ой, кого яспросила!.. Извиняйте, девушка!..

Однако Зализина уже завелась.

– Больше позволить себе никак нельзя,потому что сейчас, когда государство не…

– А-а-а! Все, все, все!