Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

Чаще всего мы находили ее, не замечающую нашей озабоченности, поглощенной, как могла быть поглощена только Эмили, жизнедеятельностью муравейника или следящей за тем, как красная белка переносит детей в новое дупло. Однажды я, должно быть, не один час наблюдала за тем, как она просто смотрит на цветок колумбины. Она сидела на залитой солнцем сухой земле, скрестив ноги и опершись подбородком на руки, уставившись на кивающий на ветру цветок. Она не двигалась, не трогала его и не нюхала. Просто смотрела. Я окликнула ее, но мой голос смешался со звуками леса, и она обратила на него не больше внимания, чем на крик сойки или жужжание цикады. Поэтому я тоже села, скрестив ноги, положила голову на руки и стала наблюдать за Эмили, пока солнце двигалось по небу. Через какое-то время она встала, стряхнула зацепившиеся за юбку веточки и листья и, подойдя ко мне, улыбнулась и протянула руку, чтобы помочь мне подняться. Я вдруг поняла, что она все время знала о моем присутствии. Я находилась в ее мире, была его частью. Просто не той частью, которая в тот момент имела значение.

Моему отцу доставляли газеты прямо на остров. Приходили сразу все номера за неделю или больше, и он жадно проглатывал их до последнего слова, а после рассказывал нам истории за ужином или вечером у камина. В тот год, а было это в 1936-м, в газетах писали о сгоревших фермах, засохших на полях урожаях и задыхающемся скоте, чьи легкие были забиты переносимой ветром пылью. Зима, в разительном контрасте с засушливым летом, оказалась на удивление холодной, настолько, что мы спали в теплых пижамах все вместе, на одной большой кровати, под грудой шерстяных и пуховых одеял. Это резкое похолодание продолжалось с декабря по февраль. Зима вцепилась в уставших от холода и обеспокоенных людей своей ледяной хваткой.

Большую часть зимы мы с Эмили жались поближе к печи, согреваясь маминым супом, приправленным собранными ею травами, пучки которых висели в кладовой, и с мясом недавно пойманного кролика. Я сбега`ла с маленького острова на страницы «Джейн Эйр», «Гордости и предубеждения», «Тома Сойера» и пьес Шекспира. Я купалась в рассказах о приключениях и романтике, сопротивляясь папиным попыткам расширить мой горизонт и круг интересов, заинтересовав меня статьями из «Таймс Геральд», номера которой, сложенные в хронологическом порядке, во множестве хранились на стропилах. Эмили проводила все время с карандашами и бумагой, иногда по нескольку дней трудясь над одним рисунком, воссоздавая по памяти какого-нибудь мотылька или цветок колумбины и раскрашивая его яркой пастелью или цветными карандашами. Временами она сидела, завороженная танцем пламени в печи, настолько неподвижно, что я начинала сомневаться, не превратил ли ее ветер, пробирающийся между досками обшивки, в ледяную статую.

Эмили снова исчезла в конце февраля. Ртутный столбик практически не поднимался выше похожего на луковицу основания термометра, и воздух был колючим и хрустальным от холода. Было слишком морозно для бесцельных блужданий маленькой девочки по лесу. Себя же, тощую десятилетку, бесстрашную и решительную защитницу сестры, я маленькой девочкой не считала.

Папа колол дрова, мама чистила картошку, поэтому именно я надела пальто, с головой обмоталась толстым шарфом, взяла мамины меховые варежки, чтобы не обморозить руки, и в очередной раз начала искать свою двойняшку. Пар от моего дыхания замерзал и висел небольшими клубами в воздухе, в то время как я надевала снегоступы, торопливо застегивая пряжки, чтобы побыстрее сунуть руки в мягкий кроличий мех. Снег был глубоким. Местами снежные заносы были высотой в несколько футов, а возле коттеджа и надворных построек виднелся узор из следов других снегоступов. По крайней мере, Эмили предусмотрительно надела снегоступы, и я могла обнаружить ее следы, поскольку они отклонились от проторенных троп и направлялись к озеру.

Верхнее имеет такую большую площадь, что редко полностью замерзает. Если долго держится низкая температура и нет сильных ветров, к февралю или марту толстый лед образуется между островами и от них до материка. Иногда даже после этого ветер может нагнать волны и поверх льда, и под него, и тогда участки льда перемежаются с участками открытой воды. Но в этот год озеро замерзло полностью. У меня уши стали болеть от звенящей тишины, когда я отошла от берега; я шла по следам, оставленным снегоступами Эмили.

Мои мысли блуждали, так же как и я сама. Засыпанная снегом поверхность озера Верхнее превратилась в пустынную заболоченную местность где-то в Англии, я скользнула в мир Джейн Эйр, романтичный и трагичный, и шла, спотыкаясь, навстречу своей судьбе, пока треск и рокот не заставил меня застыть на месте. Сердце колотилось, и кожу покалывало. Романтика пустоши исчезла, и ей на смену пришло уединение заснеженного озера с волнообразными холмами и тихих лесов, раскинувшихся вдоль берега. Прогремел еще один удар — льдины сдвинулись и стали наползать друг на друга.

Это просто озеро говорит, сказала я себе. Кряхтит, как старуха, когда укладывается в постель.

Я стояла примерно в полумиле от берега, недалеко от входа в залив Уолкер. Зловещие скалы острова Хардскрэббл ловили и потом отпускали стоны Верхнего.

Тогда я увидела ее. Она стояла неподвижно: черный силуэт, крошечный и уязвимый в простиравшемся на сколько хватало глаз белом и тихом мире. Она была не одна. Я могла разглядеть пятерых с того места, где остановилась. Трое из них шли по холмам вздыбившегося льда, которые обозначали берег; еще двое шли по следу, опустив носы к земле, двигаясь вперед и назад, вприпрыжку пробираясь через снег, раздуваемый ветром. Их серая густая шерсть сверкала в закатных лучах солнца. Эмили была как раз между этими двумя группами.

Ее имя замерло у меня на губах. Я бросилась вперед, неуклюже передвигаясь на снегоступах, спотыкаясь при каждой попытке бежать. Волки, приближаясь, окружали застывшую фигуру — мою сестру. Мамины варежки, слишком большие для моих детских рук, соскользнули и упали в снег, но я продвигалась вперед, пока сама не споткнулась и не плюхнулась в сугроб. Я была достаточно близко, чтобы, подняв голову, увидеть желтые глаза крупного самца, когда он посмотрел в моем направлении, прежде чем снова сосредоточить свое внимание на моей сестре, кружась вокруг нее вместе с остальными членами стаи. Эмили повернулась и присела на корточки, поймав пронизывающий взгляд этих желтых глаз, бесстрашно глядя в них своими поразительными серыми, так выделяющимися на ее круглом бледном лице. Я неподвижно лежала на снегу, голые руки покалывало от холода, но я не смела шевельнуться. Волк остановился. Их взгляды встретились. Остальные волки тоже остановились. Я слышала, как они поскуливают, видела, как оставляют сужающиеся узоры следов, ожидая сигнала вожака. Прошло несколько минут, прежде чем Эмили снова шевельнулась, а потом она просто встала, развернулась и прошла мимо зверя, направляясь ко мне. Она улыбнулась мне, как в тот день, когда я наблюдала за ней, поглощенной разглядыванием колумбины, подала мне руку и помогла встать, а потом подняла мои варежки из кроличьего меха.

Она не оглядывалась. Но я не удержалась. Я смотрела, как звери, перегруппировавшись, побежали от нас через залив к острову Эдуарда.

Тогда-то я и увидела его впервые. Его силуэт едва можно было различить: куртка из оленьих шкур, густая черная борода и меховая шапка сливались с деревьями. У него в руках была винтовка, и я заметила, как он разрядил ее и повесил на плечо, перед тем как слиться с тенями.