Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

Я последовала за Эмили к нашему маленькому домику под спящими звездами. Как часто бывает, обратная дорога показалась намного короче, но все же, когда мы обогнули постройки и увидели отца, солнце уже стало покидать зимнее небо.

Эмили прошла мимо него, практически не замечая его присутствия.

— Она была в районе залива Уолкер, — сказала я. — На лед вышла стая волков, и она… — Я не верила в мистику, но в тот момент не сомневалась, что что-то произошло между моей сестрой и волком, они заключили какое-то соглашение в покрытом снегом канале между островами Эдуарда и Порфири. — Она наблюдала за ними, а они за ней.

Отец поравнялся со мной, и какое-то время мы шли молча. Эмили шла в нескольких футах впереди, методично ставя один снегоступ перед другим.

— Она умеет добиваться своего, — очень тихо произнес он.

— Это еще не все, — продолжила я.

Эмили замерла.

— Мне кажется, я видела…

Эмили быстро повернулась и посмотрела на меня, ее взгляд был мрачным, жгучим, умоляющим. Она молча просила меня не рассказывать, не произносить тех слов, которые пытались сорваться с моих губ. Не это. Не сейчас. Это должно было остаться нашим секретом.

— Что, Лиззи? — поторопил меня отец.

Эмили продолжила свой путь. Она знала, что я поняла ее и выполню ее невысказанную просьбу.

— Мне кажется, я видела следы северных оленей. Уверена, волки шли по их следу.

Отец одобрительно хмыкнул, и я знала, что на следующий день он отправится искать стадо. Все же волки вышли на озеро в поисках чего-то, и я надеялась, что это и правда были олени, надеялась, что он их найдет.

В ту ночь полоска лунного света мерцала на снегу за окном, а озеро ворчало и потрескивало, жалуясь на зимние оковы. Мы с Эмили, улегшись спать, слышали, как воют волки. Родители тихо разговаривали, сидя возле печи, а лунный свет разлился серебряной лужицей, повторяющей форму окна, на одеялах, под которыми лежали два продолговатых бугорка — я и Эмили. Она повернулась ко мне лицом и очень нехарактерным для нее жестом, протянув руку, стала водить по моему лицу своими тонкими пальцами, по лбу, вокруг глаз, вниз, по носу, от губ к подбородку. А потом она отвернулась. Я крепко прижалась к ней, ощущая ее тепло, слушая, как ее дыхание становится тише и ровнее, пока она засыпала.

Мне понадобилось больше времени, чтобы отключиться. Ночной хор одновременно вызывал во мне трепет и ужас, и я думала о том волке и его желтых глазах, пристально глядящих на Эмили, пока члены его стаи ходили вокруг в ожидании. И еще я думала о мужчине, которого видела там. Я пыталась убедить себя, что он был всего лишь плодом моего воображения, призраком, наколдованным белым снегом и подкрадывающимися волками. Но Эмили тоже его видела. Она знала о его присутствии, как знала и о моем.

Эмили видела его и не хотела, чтобы мой отец об этом узнал.

Морган

Я сижу на ее кровати, опершись спиной о стену, подтянув коленки к груди и обхватив их руками, и слушаю. Она перенесла меня через годы в свой мир, в его прошлое. Она рассказывает так, что мне кажется, будто я могу потрогать снег, увидеть звезды и услышать шум волн. Она берет рисунок со стрекозами, в этот момент голубые вены под кожей на ее руке вздрагивают от движения пальцев, и я силюсь представить ее маленькой девочкой. Это практически невозможно. Но все же что-то в ней позволяет представить ее такой. Она медленно встает, идет к комоду и ставит рисунок на место, рядом с двумя другими.

Все еще открытый дневник лежит на кровати. Я закрываю его и задерживаю руку на выпуклых буквах на обложке, Э и Л, провожу по ним пальцем. Смотритель маяка ни разу не упоминал о бородатом мужчине. Он писал о волках и оленях, которых он все-таки нашел, о блужданиях Эмили, но не о странном мужчине, наблюдающим за ней из своего укрытия среди деревьев. Это секрет, сохраненный десятилетней девочкой.

— Это был мой дед, — говорю я. И это не вопрос.

Она все еще возится с рисунками, стоя ко мне спиной. Я вижу, как она выпрямилась после этих слов, но она не поворачивается ко мне.

— Господи, дитя, нет! — Она наконец повернулась, ее пустые глаза отчаянно пытаются всмотреться в мои. — Он тот, кого убил твой дед.

Все мое детство рушится за пару секунд, которые понадобились ей, чтобы произнести это.

Элизабет

Мне не нужно видеть ее лица, чтобы знать, что она ошеломлена. Еще бы! Но откуда бы ей знать? Он бы никому не сказал, чтобы защитить нас. Чтобы защитить Эмили. Все это слишком сложно. И все же я задаю этот ненужный вопрос:

— Ты не знала?

— Нет, вообще-то мы никогда не говорили об этом. — Я слышу, что ее голос дрожит. Она расстроена. Но она быстро вновь надевает свою маску, и следующие ее слова уже пронизаны сарказмом: — Но, опять же, это ведь не то, о чем кто-то может между прочим упомянуть в разговоре со своей десятилетней внучкой, правда? «Ох, милая, я ни разу не говорил, что убил человека? Будешь еще картофельное пюре?»

— Десять?

— Да. Он умер, когда мне было десять.

Его больше нет. Конечно нет. Будь он жив, Морган была бы с ним. Все это время я позволяла себя роскошь вспоминать, рисовать его в воображении, представлять, где он, чем может заниматься, полюбил ли он снова. Думал ли он обо мне. Его больше нет. Мне больно от того, что эти слова на самом деле произнесены, хотя, по правде говоря, я знала это уже много лет. Сердце чувствует, когда умирает его частица, а у него был кусочек моего с того дня, когда мы, ускользнув в северную часть острова, что возле залива Уолкер, лежали на ложе из мха. Я делаю глубокий вздох и позволяю разуму отметить потерю, сложить воображаемый узор, который был его жизнью, и разрешаю шраму зарубцеваться. Позже еще будет время для скорби, если останется о чем скорбеть.

— Как?

— Инсульт.

— А твои родители?

— Отца я не видела даже на фотографии, а маму я не помню. Она умерла, когда мне было года полтора. Когда она забеременела, у нее обнаружили рак, и она не захотела лечиться. Отказалась прервать беременность, хотя врачи и говорили, что она погибнет, если не сделает этого. Дедушка заботился о нас обеих.

Я ощущаю, что она испытывает нежные чувства к матери, которую не знала, тоскует по женщине, захотевшей дать жизнь ребенку, вместо того чтобы сохранить свою. Удивительная способность человека любить! Иметь такую глубокую и крепкую связь с тем, кого ты, в сущности, никогда не знал. Сентиментальной она остается недолго.

— Мне всегда это было пофиг — я в них не нуждалась. Мне не нужен был ни один из них. Он… мы были друг у друга.

И снова я слышу тоску в ее голосе.

— Он был единственным родителем, которого я когда-либо знала. После того как он умер, они пытались узнать что-то о моем отце. Но у них ничего не вышло. Несколько лет меня перекидывали из одной приемной семьи в другую. В конце концов я оказалась там, где нахожусь сейчас. Хреново, но такова жизнь, не правда ли? У меня все хорошо. Я прекрасно справляюсь.