Деревенская сюита - Анна Зубавина

Вскоре нервное напряжение ослабло, прошла дрожь. Она со вкусом сжевала две конфеты подряд.

«Ничего страшного, успокоюсь немного», — налила она себе еще чашечку. В голове приятно зашумело. Как будто кто убрал тяжелую плиту с груди — стало легче дышать. Посидела, подумала и налила еще. Потянулась к черешне. Рот обдало сладким терпким соком только что созревших плодов. «Сонечке понравится», — с умилением подумала Катя.

Вдруг из ее глаз ливнем хлынули слезы. Горькие, отчаянные слезы разбитых надежд.

«Господи, кому я сделала плохо? За что меня так?! Разве можно сказать про человека что-то, — и нет человека! Нет, неправильно, — путалась в пьяных рассуждениях Катя. — Человек вроде есть, а внутри вся душа сожжена. Пусто…»

Тонкая рука вновь потянулась к бутылке.

* * *

Пьяная Катя сидела в кухне, икала и разговаривала. На столе красовалась бутылка с янтарной жидкостью, початая коробка шоколадных конфет и тарелка с остатками черешни вперемешку с косточками. Стол усыпали хлебные крошки.

— Ответьте, что со мной не так, а? — вопрошала у натюрморта Катя, размазывая по щекам бегущие слезы. — Отчим терпеть не мог, Тиму не разрешили на мне жениться, на работу не приняли!

Она уронила голову на стол и глухо застонала. Вдруг неожиданно резко приподнялась над столом.

— Что вы молчите?! — с надрывом прокричала цветам на натюрморте Катя. — Толку от вас… — перешла она на шепот и безнадежно взмахнула рукой. — С кем еще мне поговорить? Одна, совсем одна. Никому я не нужна! Вот Сонечке только…

Она в очередной раз икнула и взяла со стола бутылку.

— Поставь, где взяла! — вдруг раздался разъяренный голос бабы Любы.

Катя вздрогнула от неожиданности и повернулась к двери.

— Что же это такое, а?! — охнула старая женщина и тяжело подошла к столу. Брезгливо повела носом.

— Баба Люб, ты пришла? А меня на работу не взяли… Кукиш мне, а не работа, — плаксиво забормотала Катя и опять громко икнула. — Обманули! Другого взяли, своего.

Ее большие темно-синие глаза, как глаза больного ребенка, шарили по старушечьему лицу в поисках поддержки.

Баба Люба презрительно поджала губы.

— И правильно сделали, что своего взяли! Свой-то надежнее! Ишь, не взяли тебя, обиделась! Нежная какая! И с бутылкой быстрей обниматься. Тьфу! — выплевывала она гневные слова.

Старая женщина замолчала, глубоко и часто дыша. Немного успокоившись, зло пояснила Кате:

— Путная баба от обиды на неудачу избу намыла бы до блеска, перестирала все до последней тряпки и в огороде ни травинки сорной не оставила!

Бабы Любины глаза недобро заскользили по столу.

— А если этим, — пояснила она, кивнув подбородком на коньяк, — успокаиваться будешь — сгинешь! Правильно, знать, тебя отчим в ежовых рукавицах держал! Неглупый мужчина.

Катя внезапно поднялась и устремилась за занавеску к умывальнику. Ее вывернуло наизнанку — коньяк запросился наружу.

* * *

Катя очнулась оттого, что затекла правая рука. «Как будто не моя», — вяло подумала она и попробовала пошевелить пальцами. Получалось плохо.

Лежать было неудобно. Казалось, лежишь на каменной плите. Все тело ломило.

Она со стоном открыла глаза и огляделась.

В окна заглядывал белесый рассвет раннего июльского утра. Катя лежала на домотканом половике, сложенном в несколько слоев, заботливо покрытым чистой простыней. Под головой — старая плоская подушка в ветхой линялой наволочке. В ногах скомкалось старое пикейное покрывало. Сбоку, у изголовья, стоял таз и валялось сырое полотенце.

Катя повернула голову и обомлела. На не разобранной кровати, полусидя, облокотившись на высоко приподнятую подушку, спал Дима. Она судорожно провела рукой по своему телу — слава Богу, в халате!

* * *

«Да я же вчера напилась! — ужаснулась Катя. От стыда сделалось жарко. — Почему я лежу на полу? А где Сонечка?» Ее голову внезапно сжало обручем боли, в глазах ртутными шариками рассыпались блестящие точки. Она закусила губы, чтоб не застонать. Сомкнула веки и затихла.

Пробудившееся сознание выталкивало из темных глубин памяти картины вчерашнего вечера: открытую бутылку коньяка на столе, сердитое бабы Любино лицо, ее старческие руки, укладывающие Катю на пол; сосредоточенного угрюмого Диму, ловко склоняющего над тазом ее голову; бесчисленное количество кружек с теплой розовой дрянью, тут же устремляющейся из ее желудка обратно; холод мокрого полотенца на лбу, короткий жалящий укус инъекции в предплечье.

Катю снова замутило. «Ну, нет! — покосилась она на таз. — До кухни на коленках доползу, а там и до входной двери недалеко».

Она, стараясь не шуметь, добралась до ведра с водой. Встала, опираясь на стену, зачерпнула целый ковш воды и длинными глотками осушила его. Вода оказалась теплой и невкусной, но придала сил.

Катя осторожно вышла на крыльцо и подставила лицо теплым лучам, обещавшего стать жарким летнего солнца. Но пока воздух пленял прохладной свежестью и прозрачностью. «Как мне только в голову пришло такое — коньяком неприятности заливать! — изводила она себя раскаянием. — Права баба Люба, сто раз права! Во всем права — и про отчима тоже».

Катя растерла лицо ладонями и резко шагнула босиком в холодную росистость изумрудной травы. Кровь по сосудам побежала быстрее, стало легче дышать, но чувство вины не отступало. «Ну что, решила проблемы? — с издевкой спросила она себя. Руки ее непроизвольно сжались в кулаки. – «Нет, только новых нажила! Чуть не погибла. Если бы не баба Люба с Димкой, и не выжила бы».

Катя вернулась на крыльцо, надвинула на ноги калоши и направилась в огород.

У входа стояла невысокая металлическая бочка, выкрашенная зеленой масляной краской, до краев наполненная водой. Немного поодаль врос в землю старинный чугунный банный чан.

Баба Люба рассказывала, что соседка Клавдия всегда наливала в него воду для полива. «Чан широкий и пониже — вода лучше, чем в бочке прогревается, да и наливать-черпать удобней! Но без бочки не обойдешься, маловато в чане воды для полива будет».

Катя решила умыться. С ожесточением кинула из бочки в свое бледное, липкое лицо несколько пригоршней прохладной, успевшей остыть за ночь, чуть отдающей железом воды.

Ей вдруг до зубовного скрежета, до дрожи, захотелось искупаться. Но где? Баня у бабы Любы стояла нетопленая, небольшой пруд находился на другом конце села, за Верхним порядком.

«Залезу, пожалуй, в бочку! — решила, но сразу отказалась от своей затеи Катя. — Нет, не хватит сил у меня ни залезть, ни вылезти! Высоко, да и края у бочки неудобные, не перелезешь».

Взгляд уперся в покрытый ржавчиной чан, наполненный ею позавчера. Катю вдруг осенило: «Залезу я в него и побултыхаюсь! Сидя, по грудь будет. Самое то! И залезать удобно».