Кости сердца - Колин Гувер

есть компьютер, поэтому я достаю из рюкзака карту и иду к ней в комнату.

Жду несколько минут, пока подгрузятся все снимки. Их на карте очень много. Первыми открываются фотографии природы – то, о чем Самсон говорил. Бесчисленные закаты и рассветы. Пляж. Это не просто открыточные пейзажики, от них веет светлой успокаивающей грустью. В фокусе, как правило, случайные предметы – плывущий по воде мусор или груда водорослей на песке.

Любопытно: Самсон акцентирует внимание зрителя на самой грустной, неприглядной части того, что попадает в объектив, но это ничуть не умаляет общей красоты пейзажа.

На экране начинают появляться мои портреты. Их больше, чем я ожидала: он явно начал фотографировать меня еще до того, как я перебралась на нос парома.

На снимках я стою на палубе и смотрю на закат. Одна.

Фокус везде на мне. Только на мне. Судя по прочим снимкам Самсона, это означает, что я показалась ему самым грустным объектом в кадре.

Один портрет особенно поражает – в фокусе маленькая дырочка на спине моего сарафана, о существовании которой я даже не догадывалась. И хотя взгляд сперва падает на мое заношенное до дыр платье, закат по-прежнему потрясает воображение. Лицо размыто. Будь на моем месте кто-то другой, я сказала бы, что это произведение искусства.

Мне очень неловко. Я и не замечала, что Самсон так пристально меня разглядывал.

Пролистав фотографии, я понимаю, что он не стал снимать меня за едой. Интересно, почему?

Это о многом говорит. Тем досадней, что я так некрасиво отреагировала тогда на его предложение помощи. Самсон, похоже, порядочный человек, и фотографии на карте это подтверждают.

Я достаю карту из компьютера, и хотя нога по-прежнему дико болит – отчасти хочется залезть под одеяло и уснуть, – я спускаюсь, выхожу на улицу и кое-как плетусь через двор к его дому. Самсон всегда заходит со стороны кухни, так что иду туда. Поднимаюсь на крыльцо и стучу в дверь.

За дверью тишина, а кухня с этой точки не просматривается.

Сзади раздается какой-то звук. Я оборачиваюсь и вижу Пи Джея – пес уже поднялся по лестнице и теперь наблюдает за мной. Улыбаюсь. Хорошо, что он не убежал.

Самсон в конце концов открывает дверь. За то время, что я сюда шла, он успел переодеться, и теперь на нем одна из футболок Маркуса с надписью His-Panic (похоже, других футболок он не носит – обычно вообще обходится без них). Здорово, что он так поддерживает друга. И вообще их дружба умиляет.

Самсон стоит босиком – не знаю, зачем я уставилась на его ноги. Поднимаю глаза к лицу.

– Решила занести тебе карту памяти.

Отдаю карточку.

– Спасибо.

– Я ничего не удаляла.

Самсон приподнимает в улыбке уголок рта.

– Так и знал!

Он делает шаг в сторону, пропуская меня в свое темное жилище. Втиснувшись между ним и дверным косяком, я вхожу. Он включает свет; так и хочется охнуть – изнутри дом кажется еще больше, чем снаружи. Все вокруг белое, бесцветное. Стены, шкафчики, отделка. Пол темный – почти черный. Я восхищенно кружусь на месте, разглядывая интерьер, но про себя отмечаю, что на дом это не очень похоже. Ему не хватает души.

– Все такое… стерильное.

Тут же прикусываю язык: моего мнения никто не спрашивал. Но дом выглядит таким необжитым – трудно это не заметить.

Самсон пожимает плечами, будто мои слова его ни капли не задели.

– Под сдачу. Они все такие. Почти одинаковые.

– Зато здесь чисто.

– Люди иногда снимают жилье в последнюю минуту. Мне проще, когда все готово к сдаче. – Самсон подходит к холодильнику и открывает дверцу. Внутри почти пусто, только бутылочка соуса в дверце. – В холодильнике пусто, в чулане тоже. – Он захлопывает дверцу.

– А где ты хранишь еду?

Он показывает на кладовку под лестницей на второй этаж.

– Все, к чему не должно быть доступа у жильцов, хранится там. И там же есть маленький холодильник. – Самсон указывает на рюкзак у двери. – Вещи я храню в рюкзаке. Чем меньше вещей, тем проще прыгать между домами.

Я действительно пару раз видела его с рюкзаком, но не придала этому значения. Есть какая-то ирония в том, что мы оба носим в рюкзаке всю свою жизнь – при такой огромной разнице в уровне доходов.

Мое внимание привлекает фотография на стене у входа. Во всем доме это единственная вещь с характером. На снимке запечатлен маленький мальчик лет трех. Он топает по песку, а сзади стоит женщина в летящем белом платье и улыбается фотографу. Снимок чем-то напоминает безупречные фотомуляжи, какие вставляют в фоторамки для продажи.

– Это твоя мама?

Самсон кивает.

– Значит, это ты? В детстве?

Опять кивок.

На фотографии у него очень светлые волосы, почти белые. Хотя с возрастом они потемнели, я по-прежнему назвала бы его блондином. Быть может, зимой волосы у него не такие светлые, похоже, летом они выгорают, а зимой возвращаются к своему первоначальному цвету.

Интересно было бы взглянуть на отца Самсона… Увы, его фотографий здесь нет. В этой части дома вообще больше нет никаких фотографий.

Я смотрю на снимок, и в голове возникают все новые и новые вопросы. Мама Самсона выглядит счастливой. Да и он тоже. Что могло случиться? Почему он стал таким скрытным и замкнутым? Может быть, мама умерла? Спрашивать, думаю, бесполезно – все равно не расскажет.

Самсон включает еще несколько светильников и прислоняется к кухне. Держится он при этом очень непосредственно – как ему это удается? Лично у меня каждый мускул напряжен до предела.

– Нога получше? – спрашивает он.

Ясно, фотография матери не обсуждается – как и все, что он прячет под следующим слоем. Я вхожу в кухню и, прислонившись к большому острову в центре, встаю напротив. Еще несколько вечеров назад на этом острове сидела Каденс, а Самсон ее целовал.

Выбрасываю эту картинку из головы.

– Чуть лучше, да. Но в воду я, кажется, больше не полезу.

– Все будет хорошо. Такое редко случается.

– Ага, ты говорил. И это случилось.

Самсон улыбается.

Как же мне сейчас хочется вернуться в тот миг, когда мы были вдвоем, когда он притянул меня к себе и поцеловал в плечо! Но я не знаю, как туда вернуться. Здесь так светло и ярко, атмосфера совсем другая.

Похоже, этот дом мне не по душе.

– Как лицо? – спрашиваю я.

Самсон ощупывает подбородок.

– Челюсть болит сильнее, чем нос. – Он упирается обеими руками в край стола. – А отец у тебя хороший.

– Тебе понравилось, что