Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение - Дэвид Кесслер

Но ограничение «запретной пищи» не облегчает их положение. Напротив, это лишь усугубляет влечение. Сопротивление само по себе становится сигналом: чем больше мы сопротивляемся, тем сильнее становится соблазн. В конце концов многие пациенты с пищевыми расстройствами заканчивают обжорством – поступком, который приносит мгновенное облегчение их депривации, но и ненависть к самим себе, поскольку они сосредоточиваются исключительно на удовольствии от еды. Чувственное ощущение от этого момента заслоняет все остальное. Однако такое решение не может не быть временным. После обжорства большинство пациентов испытывают стыд и отвращение, чувства, которые, в свою очередь, приводят к следующему раунду чрезмерных ограничений. Цикл начинается снова.

Когда Фрэнсис начала учиться на первом курсе, она обнаружила, что сосредоточена на пище больше, чем на занятиях.

– Моя синяя тетрадь теперь была посвящена исключительно подсчету калорий, с периодическими напоминаниями о том, что я жирная обжора. Я почти никуда не выходила. Пару раз я сходила в ресторан с друзьями, где дерзко заказывала жареную рыбу или омлет, а потом мужественно сопротивлялась этому угощению. Каждый день я занималась спортом, хотя и не так много, как мне бы хотелось. Я всегда взбегала по лестнице вверх, в свою комнату в общежитии, по крайней мере дважды в день, – это был почти подвиг, ведь я жила на тринадцатом этаже.

Привычки Фрэнсис постепенно усугублялись; она уже обратилась к психотерапевту и отчаянно пыталась поесть, но у нее ничего не получалось.

– Даже простое представление о вечерней трапезе – что съесть, как и когда – было мучительным. Обычно мне удавалось спланировать, но это было очень трудно. Что же мне делать, думала я. Конечно, я могу вообще не есть, но тогда я совсем ослабею. Обычно я съедала энергетический батончик, или немного творога, или что-то еще, что я позволяла себе съесть. Скажем, вечером я съедала энергетический батончик. Потом назначала себе определенный срок и, если не справлялась, значит, не повезло. Я должна была ужинать в девять, так что могла начинать планировать около восьми. Каждый вечер я ходила взад и вперед, обсуждая преимущества и недостатки энергетического батончика. Я открывала упаковку, но не притрагивалась к содержимому. Потом опять начинала ходить. Я возвращалась к батончику и кончиками пальцев отщипывала крошечный кусочек. Потом ходила и ела. И снова. И снова. Через двадцать пять минут батончик наконец исчезал. Тогда я садилась и планировала, что буду есть на следующий день.

– Опишите свои ощущения, – попросил я.

Уэс долго размышлял над ответом.

– Это изнурительная тревога и беспокойство, которые вызывают почти что тошноту, а потом качели, когда вы пытаетесь осмыслить эту тревогу, – наконец ответил он, осторожно подбирая слова для описания физического ощущения, которое вызывала в нем депрессия. – Это тревога без причины. Скажем, вы не можете найти своего ребенка и у вас сердце уходит в пятки. Ваш организм что-то сообщает вам, и вы интуитивно понимаете, что нужно делать. Но если у вас сердце в пятках и все внутри сжимается без причины? Ничего не произошло – или вы не можете почувствовать, что что-то произошло. И вы ничего не можете сделать, чтобы унять эту тревогу.

– С чего все начинается? – спросил я. – С мысли или ощущения?

– Я пытаюсь разобраться в этом – но все происходит слишком быстро, – ответил он. – Невозможно различить.

Пока мы разговаривали, Уэс рассказывал о своем опыте и одновременно пытался понять, как депрессия захватила над ним власть.

– Я просто ничего не могу сделать, чтобы изменить это. Вы говорите себе: если что-то не изменится в повседневной жизни, в положении вещей, то я не смогу избавиться от депрессии. Но вы ничего не можете сделать, потому что неспособны сосредоточиться ни на чем.

Я попросил его рассказать подробнее, объяснить мне, что переживает его разум, когда он испытывает подобные чувства. Какие именно мысли мешают ему сосредоточится на чем-то другом, что поможет изменить ситуацию. Но Уэс не мог ответить на этот вопрос, потому что не рассматривал свою борьбу в таком ключе; он был захвачен, как он сам объяснил, не какими-то конкретными мыслями, страхами или сомнениями, а самим тревожным образом мыслей.

– Нет конкретной вещи или нескольких вещей, есть просто нечто. Нет отдельной мысли, которую я пытаюсь остановить. Это процесс. Дело не в том, что я не нравлюсь себя, когда я захвачен им, но мне не нравятся чувства и качество жизни, которые я имею из-за этого процесса. Я хотел бы, чтобы этого не было.

Уэс объяснил, что его всегда сопровождали негативные чувства – «вы просто встаете в таком состоянии по утрам», – и он прилагал усилия для изменения своей эмоциональной жизни.

– Я так описывал свое состояние лечащему врачу и психотерапевту: я на нуле. Я улучшился до нуля. Легче полагаться на ноль в качестве основы, чем на отрицательную величину. Но ноль хорош только потому, что он не является отрицательной величиной, а не потому, что в нуле есть что-то хорошее.

Очень часто истинный пусковой механизм эмоциональной ранимости исчезает из памяти, но, похоже, не в случае Уэса. Он не думает, что существовала какая-либо одна вещь – ранняя травма, или наплевательское отношение к самому себе, или неприятное переживание – что-то такое, что вызвало его депрессию.

– Депрессия началась как осознание. Как мысль. Она началась с формирования личности, – сказал Уэс уверенно. – Этот обсессивный мыслительный процесс – просто часть меня с самого раннего детства.

И хотя Уэс мог озвучить некоторые свои ощущения, вызванные таким мыслительным процессом, он утверждал, что подобные эмоции не являются источником его неудовлетворенности.

* * *

Современные технологии позволили нам изучить эмоциональные реакции с более высокой точностью, чем это было возможно в прошлом. Теперь у нас есть инструменты, которые прямо отслеживают движение глаз, и, таким образом, помогают определить, на чем сосредоточено наше внимание. Подобным образом медицинская визуализация позволяет наблюдать за работой мозга в тот момент, когда он реагирует на стимул. Визуализация позволяет получить доказательства повышенной активности определенных участков мозга пациента, страдающего от депрессии, включающих миндалину, гиппокамп и префронтальную кору, а также пониженную активность других областей.

Для тех, кто страдает от депрессии, отрицательные стимулы не только более возбуждающие, чем положительные, но они намного сильнее отпечатываются в памяти. Даже стимул, который может объективно считаться нейтральным – выражение лица сотрудника, например, – рассматривается в негативном свете. Простая случайная встреча трансформируется в нечто, достойное рассмотрения с самой мрачной стороны.

Другим отличительным признаком депрессии является тенденция к чрезмерному обобщению автобиографической памяти – то есть к подчеркиванию и постоянному воспоминанию негативного опыта из прошлого и рассмотрению его в качестве неизбежной модели. Например, внезависимости от последующего профессионального успеха, человек в состоянии депрессии, получив замечание от начальства, делает вывод, что «на работе меня не любят». Статья, отвергнутая издателем, отношения, разорванные партнером, даже неосторожное слово, брошенное кассиром в магазине, воспринимаются не как отдельные случаи, но как обвинение против личности.