Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

— Чем вы там занимались? — спросил Остин, Быкоголовый Человек-Крыса.

Исаак не удосужился ответить. Что ни скажи, это никак не повлияет на намерения Остина. Исаак мог предсказать, нет, не движение планет, а неизменную ярость, которая вот-вот должна вырваться наружу. Ему предстояло вступить в бой.

С ревом Быкоголовый Человек-Крыса бросился к нему — ГУ-ГУХ! — и они, сцепившись, повалились на землю. ГРРРррр! УФФФФ! ЫЫЫ! Исаак не обращал внимания на горячую слюну, капающую ему на лицо. МУУУууу! БАЦ! ААА! После удара Исаак схватил зверя за шерстяные запястья изо всех сил, чтобы отбросить его руки. Он изогнулся влево, затем вправо. Глаз Исаака пульсировал, словно пытаясь выпустить лазерный луч. Бип бип боп. Боп боп бип. Но сверхспособностей у него не было. Всё, что осталось в его распоряжении, это память об отце. Его Гениальные Идеи, Сила Пещерного Человека, его Координация Тигра, Выдержка Венериной Мухоловки, Юмор Придворного Шута, его Орангутанья Жизнерадостность.

БАААМ! Он опрокинул зверя и начал колотить его по морде. БАЦ! БАЦ! БАЦ! Зверь перевернулся на брюхо, и Исаак встал и обрушил шквал ударов на его спину, словно это стальной барабан. БОМ! БОМ! БОМ!

— Хватит, — взвыл Остин, Быкоголовый Человек-Крыса. — Хватит!

Он, рыдая, свернулся клубком.

Исаак направился из лесу по едва уловимому тепловому следу, который оставила за собой Девочка-Радуга Всех Возможных Цветов, как темную дорогу, что на расстоянии превращается из полоски мира в развевающуюся занавеску.

* * *

Исаак радовался, что выходные наконец закончились. Он хотел видеться со Стариком и Старушкой каждый день. Ему было грустно оттого, что он не слышит музыку, но он не знал, связано это с его слухом или нет. Ему хотелось рассказать Старику об Ожившей Кукле и Остине-Крысе. Старик, вероятно, сказал бы: «Тебе не помешало бы заняться боксом, сынок». Называл ли он его «сынком» или это Исаак добавил от себя? Он не был уверен на счет бокса, но знал, что в старших классах отец занимался борьбой, и впервые Исаак задумался, что, возможно, в будущем он мог бы даже поехать бороться в Колли-лизь-эй. Что бы сказал Старик об Ожившей Кукле? «Ты поймал комету, Исаак, теперь держи ее крепче». Он не знал, что поймал, и поймал ли вообще, но с того дня чувствовал столько голубых ежат в животе, что временами сильно кружилась голова.

Небо становилось всё темнее, будто готовясь навсегда заставить его замолчать. Старик не ждал возле конца подъездной дорожки. Исаак прошелся по лужайке странных статуй и скульптур, мимо ангела, трехмерных Картин Бессмыслицы, мимо рыцаря в далеко не сияющих доспехах, замшелых эльфов, зеленых, как Утырки, и постучал во входную дверь. Потом нажал на дверной звонок. Ничего. Он заглянул в окна, но в доме было непривычно темно. Начал накрапывать дождь, капля здесь, капля там, затем постепенно повсюду. Исаак подошел к краю дорожки, всматриваясь вперед, по бокам, во все стороны. Он почувствовал, как воздух стал сырым. Исаак обернулся и увидел, как лужа с радужной пленкой, цвета «медалик» и «плересцент» подбирается к нему, проникая под ботинки, которые когда-то светились в темноте, окружая их. И тут он расслышал это, музыку, когда капли ударялись или отскакивали от произведений искусств, усиливающуюся и затяжную песню со скрытым и противоречивым значением каждой капли. Пинь-динь-пинь. Динь-пинь-динь. Он посмотрел на величественного ангела у края лужайки, и, хотя дождь стекал с ее щек будто слезы, Исаак заметил, что губы изогнулись в улыбке, глаза открыты, лицо смотрит вверх. Он увидел, что она счастлива и плачет от радости.

Кровь Гидры

Он ждал, когда в дверь постучат. Не во входную, а в ту с навесным замком наверху, ведущую в гостевую спальню. Даже с заткнутыми тряпками вентиляционными отверстиями и заклеенными изолентой щелями в дверях зловоние расползалось по всему дому. Зловоние постепенного воскрешения. Перед тем, как поместить отца сюда, сестра Ларса, Табби, стирала одежду и переодевала его, расчесывала волосы, терла мочалкой отцовское тело, как когда-то много лет назад своим куклам. Под конец он настолько смирился со своей болезнью, что принял позу короля: безвольно обмяк в потертом кресле, вытянув гниющую ногу и согнув здоровую, выставив, словно напоказ, коленную чашечку, одну руку опустил, а вторую прижал к одутловатому лицу, позвоночник столь же мягкий, как и его студенистое тело, но всё же он был наполнен напряжением дурного предзнаменования. Он прожил жизнь, накапливая грехи по примеру всех рабов божьих и выдающих себя за святых, и теперь дамоклов меч завис на волосок от его черепа, не считая гражданской короны из пепельной щетины, совершенно голого и незащищенного. Временами Ларс и Табби готовы были поклясться, что видели его, меч, пусть даже и неосязаемый, иногда принимающий форму шприца, а в другой раз — луча божьего света. Как бы там ни было, они знали, что семя возрождения было посеяно в его сердце их молитвами. Они постоянно проверяли едва различимый пульс на шее или запястье, едва уловимые колебания воздуха изо рта или ноздрей, и тогда падали на колени и молились с еще большим рвением, не только разумом и душой, но и каждым сантиметром своей бренной плоти, в которой им отведено пребывать до поры до времени. Они верили, что это произойдет.

Второго дня месяца октября 1517 года после обильного дождя фермер Мэттью Уолл вытянулся в посмертном окоченении в гробу (что сколотил одноглазый плотник, прозванный жителями Хартфордшира Циклопом, хотя сам он всегда считал себя Гефестом, но по прихоти судьбы так и не стал кузнецом), который в сопровождении торжественной процессии понесли к церкви Святой девы Марии. По пути один из несущих поскользнулся на мокрой листве, из-за чего выронил гроб, и тот приземлился вверх дном на мощенную дорогу. Под звуки траурных колоколов и стенания плакальщиц, среди которых пребывала и зеленоглазая невеста Уолла, при всяком удобном случае подчеркивающая свое якобы королевское происхождение, мужчины бросились поднимать гроб и поставили его вертикально. Вдруг они услышали, как кто-то вежливо постучал дважды по крышке изнутри, словно человек там сомневался, стоит ли беспокоить жизнь тех, кому принадлежал весь мир, и тогда они открыли гроб, и Мэттью Уолл, воскресший, женился на своей невесте, обеспечив последнюю всем, что мог себе позволить, исходя из скудного капитала скромного фермера, пока не отошел в мир иной от сердечного приступа двадцать четыре года спустя.

Ларс с сестрой пытались остановить болезнь сразу, как только заметили язву, вызванную отцовским диабетом, ярко-красную и мокрую, там, где и у Ахиллеса, на пятке. Когда они спросили,