Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко

Захар приподнялся, под ним скопилась лужа крови, вязкой струйкой она потекла в пересохший унитаз.

Он пополз, толкая тело ногами. Спуск со ступеньки отдался желтой вспышкой боли. Некоторое время он лежал неподвижно – рядом с Бурундуком. Можно, конечно, тихо двигаться к выходу или остаться на месте и продолжать звонить – не все же передохли. Но мысль о Татарине не давала покоя, и Захар продолжил толкать себя вбок, пока не оказался у стены с писсуарами.

Сумрак мешал разглядеть дверь, но Захар помнил, где она должна быть, и рукой водил по стене, нащупывая неприметный шов. Вот он – значит, ему не показалось. Скользкие от крови пальцы срывались. Захар обтер их об одежду, не сразу найдя на ней клочок, остававшийся сухим, вцепился в край и, ломая ногти, потянул на себя. Дверь сдвинулась. Это была даже не дверь – скорее технологический люк. Захар отдышался – сил не осталось, но и времени нет.

Открывшийся проем был вовсе темным, лишенным света. Захар видел только очертания – узкий проход, многочисленные стояки труб. Не сразу он разглядел в самом конце прохода вделанные в стену скобы металлической лестницы, уходившие вверх и вниз. Видимо, это была канализационная шахта, проходившая сквозь все здание.

Захар с большим трудом вволок себя в проход, потянулся назад, к двери, чтобы закрыть ее. Взгляд его остановился на грузном теле Бурундука. Как это все-таки скверно – закончить свою жизнь здесь, даже если ты жил так бездарно, как Бурундук.

Захар замер – при взгляде на Бурундука что-то показалось ему странным. Он всматривался в полумрак и вдруг разглядел, как из сливающихся полутонов серого и черного, из неразборчивых линий и пятен позади Бурундука сплетается силуэт второго человека.

Этот человек лежал в углу последней кабинки, уткнувшимся губами в холодный шершавый пол.

Захар потянулся к нему, но дверь закрылась, и черная, непроницаемая темнота навалилась на него.

В дверь постучали.

Жора открыл.

На пороге стояли двое. Один нарядный – с лампочкой, примотанной к голове изолентой, второй попроще – в болоньевом гэдээровском плаще на голое тело.

– Кто такие? – спросил Жора.

Он предположил, что это жулики, но такое всегда приятнее услышать от самого человека.

– Не хотелось бы при посторонних, – шепнул ряженый в болонью.

Жора заметил приоткрытую дверь напротив. Лаврентий Ильич, сосед, привычно подслушивал. Жора подошел и сходу вложил ногой неувядаемые соседские чувства аккурат в дверь Лаврентия Ильича. Соседские чувства громко передались через дверь в голову соседа, и он с грохотом перестал подслушивать.

– Заходите, – сказал Жора, возвращаясь к себе, – разувайтесь.

Свободный тапок нашелся только один, он достался нарядному с лампочкой, а свои собственные Жора благородно уступил второму.

– Кто такие? – не унимался Жора.

С лампочкой назвался галактическим архимандритом всея Млечнага Пути. Он же представил того, который кутался в плащ:

– Первый космический канцлер.

– Документы есть? – выразил сомнение Жора. – Прописка? Как зовут?

Визитеры объяснили, что имена их столь сокрушительны, что Жора сразу помрет, если они произнесут их или хотя бы намекнут жестами.

Прописки и документов не оказалось. Канцлер вытащил справку из кожно-венерологического, выданную Кабановой Алевтине Мартыновне. О чем свидетельствовала бумага, Жора разобрать не успел. Впрочем, увидев синюю печать, он успокоился и повел гостей на кухню.

Из-под плаща была извлечена бутылка водки и разлита по стаканам.

– За контакт!

Контакт завязался легко, и ко дну бутылки межзвездный культурный барьер был разрушен полностью. Контактеры прониклись доверительной нежностью друг к другу и выпили на брудершафт.

Захмелевший канцлер жаловался на жизнь. Кругом враги, интриганы и предатели. Большая Медведица уже триста лет воюет с Малой.

– Мать родную испарил в звездную пыль, – признался он, одергивая распахнувшийся плащ.

Галактический архимандрит жаловался на ересь и гниение церковных нравов:

– Бывает, отпускаю кому грех, а оплату за сие сам же беру прелюбодейством.

И по скабрезному лицу его потекли мутные слезы очистительного раскаяния. Лампочку закоротило, и она мигнула желтым пыльным светом.

Жора сочувственно кивал и жаловался на соседа:

– Займи, говорю, на бутылку. А он – «ты мне с прошлого года еще не отдал». Жмот.

Из плаща выудилась вторая бутылка. Жора достал банку огурцов.

Канцлер объяснил, что сам он умаялся ужасно и ему нужен наместник – губернатор Земли и окрестностей, а Жора – очень даже подходит. Обещал оклад, секретаршу и путевки в ведомственный санаторий в созвездии Девы, дважды в год.

Незаметно явился сосед, Лаврентий Ильич, со своим стаканом и со своей бутылкой, подсел за стол, на него покосились, но выгонять не стали и даже налили.

Жора сунул руку в банку, ухватил огурчик за пупырки и застрял. С зажатым огурцом рука не выходила, а отпустить его он уже не мог. Без доступа к закуске попойка пошла бойчее.

Феерический галактический архимандрит назначил Лаврентия Ильича солнечным дьяком.

– Но хуже всего – негуманоиды, в них вообще ничего человеческого, – горячился канцлер. – Летит по небу этакая тварь вроде обычной полосатой саблезубой лягушки, плюнет на голову – и всё, пропал человек, даже если и оботрется – поздно, итог предрешен. Он думает, что он – это он, а на самом деле он – та самая лягушка уже, только не подозревает о себе. И другим его не отличить. С таким сядешь, скажем, водку пить – отвернешься, а он тихо так волнистым попугайчиком или еще каким жирафом вдруг обернется и голову тебе откусит.

Дошли до седьмой. Плащ казался бездонным. Жора сидел, сосредоточенно вперившись в дырку тапка на ноге канцлера. Еще на четвертой бутылке он видел там палец в пятнах космической грязи, теперь же сквозь дыру шевелилось щупальце, походившее на требуху. И Жора не мог припомнить, когда эта требуха там появилась, и вообще засомневался – был ли палец. Послышался странный тихий стук – нога архимандрита, та, которой тапка не досталось, била копытом в пол.

Жора заклевал носом, пьяно прижался к соседу, тихо шепнул ему: «вали попа», затем резво вскочил и с силой обрушил руку, одетую в банку с огурцами, на голову канцлера. Тот рухнул. Лаврентий Ильич словно того и ждал – он ловко взял со стола кухонный нож и воткнул его аккурат в сердце первосвященника. Огурцы разлетелись, но один остался в руке, и Жора наконец-то закусил. Лаврентий Ильич подхватил вилкой другой огурец и закусил тоже.

Осмотрелись. На полу валялось два тела, ничем не отличавшихся от иных человеческих. Выпили

еще по одной. Жора снял болоньевый плащ с первого мертвеца и облачился. Лаврентий Ильич отодрал лампочку от головы второго и примотал к своей лысине. На полосатом коврике из прихожей потерявшие кураж грешной жизни трупы были выволочены и засунуты в ближайший мусорный бак.