Старая ратуша - Роберт Ротенберг

— Брэйс! — выкрикнул он, словно «бинго!» во время игры.

Журналисты тут же приняли охотничью стойку, стараясь обеспечить себе наилучший обзор.

Зал затаил дыхание, когда Брэйса выводили в узкое застекленное помещение со скамьей подсудимых. Оранжевый комбинезон был настолько ему велик, что казалось, будто у человека нет шеи.

— Тишина в зале суда! — прикрикнул секретарь.

Брэйс был в своих знаменитых очках в металлической оправе. Его борода выглядела неопрятной, а волосы сальными, как и у большинства новоприбывших заключенных, которым минимум неделю приходится обходиться без шампуня и мыть голову выданным в тюрьме мылом. Он шел с поникшими плечами, а взгляд его карих глаз казался остекленелым и безучастным.

Подойдя к скамье подсудимых, Пэриш что-то говорила ему через отверстие в стекле. Кенникот наблюдал в надежде заметить кивок или отрицательное движение головой, однако голова у Брэйса даже не шевельнулась.

— Ваша милость, почтенный суд, с вашего позволения, я мисс Нэнси Пэриш, П-Э-Р-И-Ш, адвокат мистера Брэйса, — начала Пэриш, развернувшись к судье. — Мы бы хотели подать просьбу об освобождении под залог завтра. Судебным координатором нам назначено специальное заседание с судьей, участвующим в рассмотрении дела.

— Отложено до 19 декабря, наверху, зал 121, — объявила Рэдден. — Следующий заключенный.

Позади Кенникота раздался шум. Он обернулся. Молодая привлекательная дама во втором ряду встала с места и, пошатнувшись, чуть не упала. Пальто — в одной руке, другую руку она держала на животе. Женщине, похоже, совсем скоро рожать.

— Папа! — В ее голосе слышалась такая боль, что даже журналисты, мгновенно повернув к ней головы, застыли с ручками в руках. — Нет, папа, нет!

Кенникот вновь посмотрел на Кевина Брэйса. Его отстраненность от происходящего на мгновение поколебалась, когда он взглянул на дочь.

— Порядок в зале суда! — крикнул секретарь, поднимаясь с места.

Дежурный офицер сопроводил Брэйса к двери для заключенных.

Кенникот повернулся к дочери Брэйса. У нее были такие же темно-карие глаза, как у отца. Сидящие во втором ряду освободили ей проход. Она с большим трудом стала пробираться между тесными рядами. Черная тушь на ее ресницах потекла от слез, но ее это словно не беспокоило. Однако, несмотря на демонстративный всплеск эмоций, у Кенникота возникло ощущение, что эта женщина прекрасно владеет собой.

Большинство работников прокуратуры считали встречи с родными и близкими жертв преступлений самой тяжкой частью работы. Альберт Фернандес тоже понимал, что не сильно преуспел в том, чтобы терпеливо выслушивать и становиться отдушиной.

Пару лет назад в ежегодной характеристике Фернандесу рекомендовали поработать над умением сопереживать и послали на семинар по работе с семьями погибших. Он добросовестно провел целый день в конференц-зале гостиницы, слушая выступающих, листая брошюры с жуткими названиями типа «Утешение как ощущение завершенности и удовлетворенности: как помочь семье перевернуть страницу».

Ближе к вечеру, когда он пил уже четвертую чашку водянистого кофе, на подиуме появилась хрупкая женщина в элегантном деловом костюме, с изящным жемчужным ожерельем на шее.

— Утешение, — начала она, дождавшись всеобщего внимания, — это чушь.

Фернандес тут же словно очнулся.

— Десять лет мы ждали результатов анализа ДНК, чтобы найти человека, который, изнасиловав, убил нашу дочь.

В зале наступила полная тишина.

— День, когда его осудили, не принес никакого «утешения». Это не стало волшебной пилюлей — чуда не произошло. Это не Голливуд. Забудьте всю эту психологическую болтовню. То, о чем мы с вами говорим, есть горе — глубокое горе. Мы с мужем опровергли статистику — мы остались вместе. Думаю, у нас это получилось, потому что мы не искали легких ответов. И вот вам свежая новость, господа, — их попросту нет.

Когда семинар закончился, Фернандес, стоя в очереди за пальто, вдруг обнаружил, что оказался прямо перед той самой женщиной.

— Разрешите представиться. — Он протянул ей руку. — Альберт Фернандес, государственный обвинитель.

Дама настороженно посмотрела на него.

— Вы приехали на учебу, на семинар?

— Руководство считает, мне это нужно. Честно сказать, я не силен по части сострадания.

— Вот и хорошо, — отозвалась дама. — Всегда ненавидела фальшивое сочувствие. Люди начинают говорить с тобой шепотом. Плюс все эти книжонки с цветочками и солнечными закатами. Нам повезло. Наш прокурор говорил то, что думал.

— Кто был у вас прокурором?

— Дженн Рэглан. Вы ее знаете?

— Она мой шеф.

— Передайте от нас привет. И старайтесь быть похожим на нее, мистер Фернандес. Не надо ничего подслащивать.

Если руководство рассчитывало, что Фернандес, вернувшись с этого семинара, тут же превратится в эдакого эмоционально-проникновенного обвинителя, то оно глубоко заблуждалось. Во время последующих встреч с близкими погибших он выказывал не больше сочувствия, чем прежде, и не казался хоть сколько-нибудь душевнее. Однако произошла странная вещь — в формах, заполняемых родственниками по окончании слушания дела, отзывы о нем превратились из отрицательных в положительные.

Государственные обвинители встречались с близкими погибших в помещении службы помощи жертвам преступлений, расположенном на третьем этаже старой городской ратуши. Оно состояло из крохотного зала ожидания и большой комнаты, некогда служившей приемной главы городской канцелярии. Фернандесу было ненавистно все в этом помещении — и плакаты с нечеткими фотографиями на стенах, и заботливо укрытые салфеточками подносы с печеньем, расставленные на большом дубовом столе, и креслица нежно-коричневого цвета. Это место казалось безжизненно-тоскливым, а работающие там люди и того хуже. Они были одеты так, словно собирались на концерт фольклорной музыки, и постоянно носили свои здоровые «фирменные» значки-смайлики, на которых значились их имена, а также призыв: «Помни вчера, живи сегодня ради завтра».

Вдобавок ко всему висящий в углу комнаты огромный старый радиатор не поддавался регулировке. Порой, когда он замерзал ночью, утром температура в помещении оказывалась ниже нуля. Оттаивая, агрегат издавал оглушительный стук. В другие дни он вдруг ни с того ни с сего нагревал комнату до несносной жары. Единственное на все помещение маленькое круглое окошко под потолком не один десяток лет было наглухо закрашено.

Время подходило к обеду, а в помещении все еще стояла жара. Открыв дверь, Фернандес начал резко двигать ею взад-вперед, тщетно пытаясь хоть как-то разогнать жару.

«Вот чем приходится заниматься на работе, пока никто не видит».

В конце концов он решил отказаться от этого бесплодного занятия и просто оставил открытыми обе двери.