Аферистка - Кристина Грэн

— О, как я хочу есть! — простонал Пауль и, встав с постели, отправился на кухню, чтобы поджарить себе колбасок.

А я в это время решила принять ванну и поразмыслить о финансовой стороне вопроса. Ванная комната была выложена зеленой плиткой и оборудована стереосистемой. Здесь стояла пальма, которую я, если бы дом принадлежал мне, непременно убрала бы. Но в общем и целом ванная очень нравилась мне. Она была просторной, и унитаз не размещался здесь впритык к раковине, в зеркалах можно было видеть свое отражение в полный рост, а пушистые полотенца подогревались. Ванная комната Пауля была оснащена джакузи и застекленной душевой кабиной с массажным душем. Отец Пауля оборудовал свой дом по последнему слову техники, прежде чем подняться в воздух и погибнуть в небесах. Но Пауль испытывал отвращение как к полетам, так и к бытовым техническим приспособлениям и установкам. Он не пренебрегал только приготовлением пищи. Однако я отказывалась есть приготовленные им жирные блюда и довольствовалась только выпивкой.

Я любила ванную комнату Пауля. Она совсем не походила на тот сырой чулан, в котором я обычно принимала душ. В этом чулане висела голубая пластиковая занавеска, которая имела обыкновение прилипать к влажному телу, безобразные обои впитывали влагу и покрывались плесенью, а с унитаза облезла эмаль. Если бы средства производства распределялись поровну, такие сырые чуланы, как моя ванная комната, давно бы уже были стерты с лица земли. Каждый имеет право на частицу роскоши. Клара всегда говорила, что у мыслителей, являвшихся предшественниками Маркса, были сердца капиталистов. Интересно, какую сумму готов заплатить за свою трусость мужчина, не пожалевший четверть миллиона на стереосистему?

— Я люблю тебя, Пауль.

Слова походили на мыльную пену. Я лежала в ванне, а Пауль сидел под пальмой с тарелкой, полной жареных колбасок, на коленях и с аппетитом ел. Он беспрерывно жевал, так как после секса или того, что он называл сексом, ему всегда ужасно хотелось есть. То, как едят мужчины, обычно вызывает у меня отвращение. Маркус, у которого была вставная челюсть, дробил пищу на мелкие кусочки, а затем насаживал их на вилку по три-четыре одновременно. После этого долго и внимательно смотрел на эту пирамидку и только потом не спеша отправлял ее в рот и тщательно пережевывал. Еда у Маркуса всегда остывала, прежде чем он успевал ее съесть. Однако он никогда ничего не оставлял на тарелке. Привычка старого человека, пережившего в детстве голодные послевоенные годы. Он всегда упрекал меня за то, что я не доедала свою порцию.

Зубной врач Луц ел очень быстро и всегда после еды проводил языком по зубам, как будто чистил их. Геральд жадно поглощал пищу или, наоборот, со скучающим видом ковырял вилкой в тарелке в зависимости от того, какое впечатление хотел произвести на окружающих. Пауль резал картофель ножом.

— Я не знаю, смогу ли я вынести ребенка, Фея. Я еще не готов к этому.

Мне стало жаль воображаемого ребенка в моей утробе. Какой никчемный отец достался ему, он не способен выносить ничего, кроме музыки Вагнера.

— Я хорошо понимаю тебя, Пауль. Ты — человек искусства, у тебя слишком обостренные чувства, ты не создан для супружеской жизни. Но я должна думать о ребенке, понимаешь? Ему нужны моя защита и забота.

Странно, но я каждый раз так вживаюсь в свою роль, что почти верю в то, что говорю. Придумывая новую ситуацию, я изменяю действительность в соответствии со своими правилами. Паулю оставалось только одно — внимать мне и так или иначе реагировать на мои действия и требования.

— Если бы мой отец был благоразумным человеком, я ни о чем не просила бы тебя. Но у меня за душой ни гроша, Пауль. Ты должен мне помочь.

Я встала в ванне, и он подал мне полотенце, оно было желтовато-зеленым, в тон кафельной плитке. Пауль всегда заботился о цветовой гармонии. В его взгляде я заметила выражение легкой брезгливости. Некоторые мужчины испытывают физическое отвращение к беременным женщинам. Среди моих так называемых подруг в Мюнхене ни одна, пожалуй, не рискнула бы испортить фигуру и забеременеть, не вступив предварительно в брак. Когда это случилось со мной, Геральд в течение дня договорился с одной из частных лондонских клиник, купил мне билет на самолет и забронировал номер в гостинице. В организационных вопросах он всегда был на высоте.

— По тебе не скажешь, что ты беременна, — заметил Пауль.

Я присела перед ним на корточки и положила голову ему на колени. Героини Вагнера не беременели, а его собственный жизненный опыт был слишком скуден, поэтому он не знал, как себя вести.

— Нашей бедной крошке всего лишь шесть недель, но скоро мои груди начнут набухать, а живот расти. Знаешь, это настоящее чудо…

Паулю нравилась моя грудь, но он считал, что она и так достаточно большая. Его сестра была более нежной и хрупкой, хотя на первый взгляд она чем-то походила на меня. Валькирии казались ему настоящими чудищами. В опере Пауль слушал пение с закрытыми глазами, потому что внешний вид грузных певиц портил все впечатление от музыки.

Слушая мои рассуждения о ребенке, Пауль осушил полбутылки виски.

— Сколько денег тебе нужно? — наконец спросил он, у него уже слегка заплетался язык.

— Ты хотел сказать: нам нужно? Думаю, тысяч сто, — отвертела я, уткнувшись лицом в его плодовитые чресла. Он некоторое время молчал, и я взглянула на него снизу вверх. Его глаза увлажнились от выпитого виски и жалости к себе. — О, Пауль, мне очень неприятно говорить о деньгах. Это так банально по сравнению с тем, что между нами было.

Пауль встал, ему явно не хотелось, чтобы я прикасалась к нему.

— Кругленькая сумма, — промолвил он.

И это говорит тот, для кого, по его собственным словам, деньги ничего не значат! Пауль налил себе еще виски. В ванной комнате стоял запах алкоголя и пряностей, которыми были приправлены жареные колбаски.

Пока Пауль, держась за пальму, потягивал виски, я объясняла ему, сколько стоит квартира, мебель, кроватка для младенца и детская коляска. При этом я обмолвилась о стоимости стереосистемы. На это Пауль заявил мне, что нельзя сравнивать искусство и детей. В его фигуре не было ничего героического, купальный халат топорщил набитый колбасками живот, отражавшийся в зеркалах ванной комнаты. Плечи Пауля были слишком узкими и покатыми для того груза вины, который он взвалил на себя.

— Мне это все страшно надоело, — сказал Пауль, и я стала утешать его.

Наконец он принес чековую книжку, выписал на мое имя чек на сумму, которую я назвала, и поставил размашистую подпись. У меня по телу побежали мурашки от только что принятой горячей ванны и чувства торжества. Я одержала маленькую победу над капиталом. Пауль сказал, что сам может купить все необходимое для младенца, но я, поблагодарив его, отказалась. У меня были совсем другие планы. Я была уверена, что смогу обменять полученный чек на ласковые слова и прикосновения Коэна. Искренняя любовь представлялась мне утопией, и я не верила в нее. Я считала, что щедро отблагодарила Пауля за его деньги, ведь я сумела внушить ему мысль о том, что он желанный, достойный любви мужчина. У него был выбор: он мог не выписывать чек и остаться со мной. У меня в свое время тоже был выбор: я могла не подписывать документы, которые мне подсунул Геральд. Человек не сразу понимает, по какой дороге ему следует идти, и блуждает по запутанным тропкам до тех пор, пока окончательно не заблудится и не остановится в полной растерянности.