Дерево забвения - Нэнси Хьюстон

потом и студенткой этого последнего курса, который ведет профессорша из Канады с жесткими голубыми глазами по имени мадемуазель Кюти.

В классе почти все курят. Сама мадемуазель Кюти выкуривает на каждом занятии три сигареты «Голуаз» с фильтром: одну, доставая из портфеля записи и представляя автора дня, вторую во время перерыва на кофе и последнюю в конце занятия, когда дает ученицам домашнее задание. Лили-Роуз открывает для себя захватывающую череду новых французских мыслительниц: Люс Иригарей, Элен Сиксу, Юлия Кристева, Моник Виттиг[23]… Лихорадочно конспектируя в тетрадь, она старается постичь их сложные теории, в которых фигурируют непереводимые понятия, такие, как желание, взгляд, объект а, символическая кастрация, фаллос, спекулум, комплекс Электры, хора.

В остальное время она бродит по улицам Латинского квартала, где ее танцующие юбки, взлетающие над длинными ногами, любопытный вид, рыжеватые волосы и открытый взгляд выдают наивную иностранку. Эта уязвимость — мощный магнит для мужчин всех возрастов, цветов и размеров. Встречая ее на улице, они склоняются к ней и шепчут на ухо такие вещи… Уличный французский далек от языка школьных учебников, и ей трудно уловить смысл их фраз, — но, пока она вежливо просит повторить, только мужчину и видели.

Ее первый сексуальный опыт в Городе Света обернулся фиаско.

Задрав голову, она спокойно идет по улице Месье-ле-Пренс в Шестом округе, как вдруг молодой человек ускоряет шаг, чтобы ее нагнать.

— Мадемуазель, вы совершенно очаровательны.

Она отвечает ему благодарной улыбкой.

— Могу я угостить вас кофе? — спрашивает мужчина.

— Почему бы нет? Я знаю милое местечко на площади Одеон: «Дантон». Это в двух шагах!

От растерянности мужчина промахивает бордюр тротуара и едва не спотыкается.

— Это, пожалуй, чересчур изысканно для меня, — говорит он.

— Ничего страшного! Я вас приглашаю. Почему всегда приглашает мужчина? По-моему, это сексизм, вы не находите?

Мужчине не по себе, но он соглашается.

Они усаживаются друг напротив друга в кафе со слепящими лампами, месте встреч молодых и не очень людей, которые мечтают быть писателями, издателями, мыслителями или революционерами. Почувствовав неловкость своего собеседника со светлой бородой и голубыми глазами, Лили-Роуз решает его разговорить. Она узнает, что его зовут Маден, что он учится на медицинском факультете и родился в Алжире.

— Да? — удивляется она. — Вы совсем непохожи на алжирца!

— Это потому что вы плохо знаете Алжир, — говорит Маден, и Лили-Роуз нравятся гусиные лапки, появляющиеся в уголках его глаз, когда он улыбается. — Я бербер.

Но, не желая углубляться в рассуждения о североафриканской истории и географии, он меняет тему и заговаривает о политике. К его немалому удивлению, Лили-Роуз никогда не слышала о войне в Алжире, хотя она закончилась всего десять лет назад. Она даже не знает, что Франция когда-то владела колониями в Северной Африке.

— Это правда? — переспрашивает ошеломленный Маден.

— Да… извините! Расскажите мне об этом!

Маден понимает, что, если он хочет позже оказаться на высоте в постели, ему следует воздержаться от воспоминаний о французских солдатах, которые держали голову его отца под водой, а его дядю кастрировали совсем не символически. Так что он только улыбается Лили-Роуз и рекомендует ей посмотреть «Битву за Алжир»[24]. Но она и о Понтекорво тоже никогда не слышала, более того, Маден выясняет, что ей неизвестны имена Франца Фанона[25], Жан-Люка Годара, Катеба Ясина[26] и Криса Маркера[27]. Ошеломленный ее невежеством, он отчаянно ищет тему для разговора.

— Что вы, собственно, изучаете? — спрашивает он.

— Феминистскую теорию, — отвечает Лили-Роуз.

Теперь очередь Мадена расписаться в своем неведении.

— Что это? — оторопело спрашивает он.

Лили-Роуз в свой черед перечисляет длинный список авторов, о которых Маден понятия не имеет. Его красивые голубые глаза мечутся по кафе в надежде найти предлог, чтобы встать и оставить эту невозможную девицу.

— Хотите шоколадное пирожное? — вдруг спрашивает она, и слово «да» слетает с его губ, прежде чем он успевает задуматься.

Он пропустил завтрак, и в животе у него урчит от голода; к тому же он с детства питает слабость к шоколаду. Но если молодая женщина угощает его вдобавок к кофе еще и пирожным, как ему избавиться от нее потом? Она уже знает, что он снимает номер в отеле «Стелла», заведении скромном (чтобы не сказать больше), совсем рядом с тем местом, где пересеклись их пути.

Лили-Роуз находит Мадена привлекательным. Его мягкие манеры, соломенного цвета борода, голубые глаза с гусиными лапками и страсть к политике выгодно отличаются от американских преподавателей и студентов, с которыми она спала в последние годы, — мужчинами многословными и настойчивыми, которые долго хвалятся своими шикарными отпусками и академическими пальмами, а потом вдруг умолкают, словно становясь другим человеком, и принимаются трудиться над ней изо всех сил, придавив ее своим телом, — после чего, отбыв повинность, храпят на ее груди, пока она обдумывает курсовую работу на тему образов воды в романах и переписке Вирджинии Вулф.

Деваться некуда, Маден приглашает Лили-Роуз подняться к нему в номер и там, в жутком хаосе учебников по медицине, конспектов, переполненных пепельниц и грязных носков, соблазняет ее по мере своих возможностей. Никогда он не встречал такой женщины: просто забавы ради готовой совокупиться с совершеннейшим незнакомцем, без обещания новой встречи, без признаний, без справки о состоянии здоровья, без каких бы то ни было обязательств, без чувства вины, без любви… короче говоря, без ничего.

Ну вот… и что же… да ничего.

Манхэттен, 2005

Дэвид и Эйлин посылают Лили-Роуз довольно сухое письмо, в котором приглашают вас, тебя и Пуласки, снова провести у них две недели следующим летом.

— Я не поеду, — отказываешься ты наотрез.

— Можно узнать почему?

— Мне там нехорошо.

— Почему? Мои родители тебя недостойны?

— Нет, не из-за твоих родителей, из-за других. Как они на меня смотрят. Будто я животное в цирке, самозванка какая-то.

Лили-Роуз ошеломлена.

— Мне очень жаль, что ты нарвалась на расистов, — тихо говорит она.

— Расы не существует, — поправляет ее Джоэль.

— Как же, — фыркаешь ты.

— Раса, — продолжает Джоэль, — не больше не меньше как миф, выдуманный сильными, чтобы оправдать угнетение слабых.

— Как же, — повторяешь ты. — Расскажи это людям в Христианской ассоциации молодежи в Нашуа.

— Что особенного в нашей семье, — говорит Лили-Роуз, пытаясь разрешить все проблемы одной фразой, — это вопрос не расы, нет, но любви. Ты была желанным ребенком, Шейна! Мы любили тебя еще до твоего рождения. Поэтому ты наша дочь.

— Так или иначе, — отвечаешь ты, — в Нашуа я не поеду.

После шока в Старой Гаване ты больше не выносишь взглядов окружающих