Новейший Завет. Книга I - Алексей Брусницын

и потому сильнее всех: и гадов подводных, и тварей земных, и птиц небесных – и потому употреблял их в пищу.

Но многотруден был путь человечий, опасен и краток. И не успевал человек ничего. И хватало его жизни на то лишь, дабы дом возвести, в котором смерть принять ему, и вырастить дерево, дабы было из чего сколотить гроб ему, и сына вырастить, дабы было, кому хоронить его. (Все «Дабы» перечёркнуты, и везде от руки написано «чтобы».) А сыну далее влачить жизнь, пустую и бессмысленную, и так же безропотно принять смерть скорую.

Непонятна и малорадостна была жизнь. Полна страдания и страха. И придумал человек себе Бога, дабы объять необъятное, объяснить сущее и прогнать страх. И жизнь вечную себе придумал. Но после смерти. И хоть и было это абсурдно, но давало надежду. Иллюзорную и праздную.

И пока жил человек, другие умирали круг него. И родные, и близкие его умирали. А потом и сам он умирал. Но не хотел ничего менять человек. И лишь молил Бога своего о жизни вечной для близких своих и для себя. Но после смерти. И нет, и не было, и не будет на свете ничего глупее и печальнее этого.

И тысячи лет прошли, и появились наконец люди, не желающие умирать. И тогда началась новая история. История нового человека – Homo Immortalis.

«Однако…» – подумал Малыш и взял следующий лист. На нём красным были проставлены знаки ударения.

Житие Санта Паоло.

Па́оло де Оливе́ра да Си́льва родился в Португалии, в городе Фа́ру.

Когда умерла его бабушка, ему было пять лет. Отец сказал:

– Не плачь, Паолито! Она теперь на облачке. Смотрит на нас оттуда и улыбается.

– Тогда почему мы здесь? – удивился мальчик. – Я тоже хочу на облачко, к бабушке.

– Рано. Ты ещё здесь, на Земле, не всё сделал.

Когда умер дедушка, который был доктором, Паоло было восемь. Отец сказал:

– Не плачь! Он теперь с бабушкой. Сидят на облачке, смотрят на нас и улыбаются.

– Нет никакого дурацкого облачка! – твёрдо сказал Паоло. – Есть лишь небытие и плоть гниющая.

Отец закричал:

– Роза́лия! Что этот старый пройдоха, твой отец, наговорил ребёнку перед смертью? Теперь иди, сама разбирайся!

Однажды его неверие в бога пошатнулась. Когда Паоло изучал теорию эволюции, то спросил себя: а как появилось первое ухо? Как природа случайно может создать то, о чём не имеет понятия? Как можно создать слух, не имея такой задачи? Значит, есть всё-таки божественный замысел?

Но пристально изучив вопрос, Паоло выяснил, что ухо, прежде чем стать ухом, за многие миллионы лет прошло путь от островка клеток, в процессе мутации ставших чувствительными к вибрации, до совершенного звукоулавливающего устройства. Ибо в процессе эволюции случайно приобретённые полезные свойства сохраняются и развиваются, если есть условия для естественного отбора и неограниченный запас времени.

С тех пор Паоло любил повторять:

– В чём отличие научного атеиста от верующего? Первый знает содержание теории эволюции Дарвина, а второй только то, что она существует.

Паоло стал доктором, как завещал ему дедушка. Он хотел подарить людям бессмертие. В начале нового тысячелетия Оливера приехал в Америку, где помимо медицины изучал ещё и математику, чтобы лучше понимать, как работает мозг.

Он вернулся на Родину, где возглавил лабораторию по изучению высшей нервной деятельности. Но когда захотел перенести человеческое сознание в компьютер, его проект подняли на смех и отказались финансировать. Паоло лишили лаборатории.

Три года искал он по всему миру деньги на свои исследования. И нашёл таких людей только в городе будущего Нео́ме: несколько арабских принцев предоставили ему неограниченное финансирование. Оливера нанял лучших специалистов, купил самое современное оборудование и за двенадцать лет создал прибор для переноса сознания.

Малыш сфотографировал обе стороны листов.

Гормоны, которые под воздействием биочипа, вырабатывались в избытке для того, чтобы ослабить опьянение, вызвали побочный эффект – напрочь отшибли сон.

Впечатлённый набросками Бронфельда к Библии, Малыш решил почитать его «настоящую» книгу и расположился на диванчике в гостиной.

«Это я – Лёвушка» читалась на удивление легко. Малышу даже понравилось; поначалу он списывал это на опьянение, но к утру, когда алкогольные пары окончательно развеялись, а книжка подходила к концу, он уже понимал, что держит в руках очень неплохой образчик автобиографической прозы. Ту самую, хорошую книжку, которую может написать о себе каждый.

Это была повесть, о Молодом Человеке, прибы́вшем в Израиль, чтобы стать писателем. Повествование в ней велось от первого лица и воспринималось, как некий дневник. Оно даже начиналась воспоминанием о своём детском дневнике в предисловии.

Вести свой первый и единственный дневник я начал в восемь лет и очень серьёзно отнёсся к этому делу. Я жил тогда в строгом соответствии с «Режимом дня», который ровно за сутки до этого появился у меня над кроватью…

С 20.30 до 21.00 мне предписывалось «Ведение дневника». Ровно в полдевятого я открыл новенькую общую тетрадь в резко пахнущей обложке из зелёной клеёнки и принялся каллиграфическим почерком выводить на первой странице слово «Дневник». Буква «Д», как сейчас помню, получилась шикарной! Она напоминала логотип спортобщества «Динамо» – залихватская петля, переходящая в крутую дугу, утолщающуюся к середине, а потом уходящую в ноль. Скрипичным ключом встала она на странице и задала тон остальным буквам. Дерзкий диез «Н». Мёртвая петля «Е». «В» – как след от выхлопных газов истребителя, уходящего из-под вражеского огня. Я даже захотел нарисовать на конце завитка маленький самолётик, но одёрнул себя – дело-то серьёзное. Ещё одна «Н», которую я постарался сделать максимально похожей на первую… И вот тут заметил, что места на страничке для двух оставшихся букв осталось совсем мало. «И» вышла худосочной и некрасивой и напоминала дождевого червя, а «К», совсем уже маленькая и неказистая, позорно провалилась под строчку и болталась там, как упрямый пассажир на подножке переполненного трамвая.

Раздосадованный, я закрыл тетрадку и ударил по ней кулаком. Тем более, что полчаса, отпущенные режимом дня на ведение дневника, почти закончились.

На следующий день, также в 20.30, я вырвал обезображенную страничку и аккуратно, но быстро, без финтифлюшек, записал злополучное название документа. Перевернул лист и вывел: «Дорогой дневник…»

Прикола с дневником, как и с режимом дня, хватило на пару недель. Поиграв в «силу воли», я убедился, что при желании могу подчинить свою жизнь строгому распорядку. В любой момент. Когда понадобится. Но не сейчас. Зачем лишать себя детства?

Думаю, было бы забавно полистать свой детский дневник сейчас… Но он бесследно канул в