Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 - Иван Сергеевич Шмелев

глазах его светилось что-то открыто-детское, — служил лесным объездчиком у купцов, купивших имение у старинных дворян Ахлябышевых. Надо сказать, что по соседству с этим имением лежало «Княжье», осколок когда-то обширной вотчины, принадлежавшей барину Средневу, родственнику Ахлябышевых и потомку одного из дружинников Димитрия Донского; дружинник этот бился на Куликовом Поле и сложил голову. Барин Среднев променял свое «Княжье» тем же купцам на усадьбу в Туле с большим яблонным садом. Отметьте это, о Средневе: речь о нем впереди. Лесное имение купцов расположено в Данковском уезде и прихватывало кусок Тульской губернии, вблизи Куликова Поля. А «Княжье», по каким-то приметам стариков, — отсвет предания, — лежало «на самом Поле». Тех купцов выгнали, имение взяли под «совхоз», а Василий Сухов остался тем же лесным объездчиком. При нем было трое внучат, после сыновей: одного сына на войне убили, другого «комитет бедноты» замотал в чеке, «за горячее слово». Надо было кормиться.

Вот и поехал как-то Василий Сухов в объезд лесов, а кстати дал порядочный крюк на станцию «Птань», к дочери, которая была за телеграфистом, — крупы обещала припасти сиротам. Смотался, прозяб, — был конец октября, промозглая погода, холодный дождь, захвативший еще в лесах. Василий Сухов совершенно точно помнил, что это было в родительскую субботу, в «Димитриевскую», в канун Димитрия Солунского4. Помнил потому, что в тех местах эту «Димитриевскую субботу» особенно почитают, и звала его дочь пирожка отведать, «с кашей»! — давно забыли, — и внучкам кусочек вез. «Димитриевская суббота» установлена церковью в поминовение по убиенным на Куликовом Поле, — и, вообще, усопшим, и потому называется еще «родительской». И это отметьте тоже. Продрог в полушубке своем протертом, гонит коня, до ночи бы домой добраться. Конь у него был добрый, Сухов его берег, хотя по тем временам трудно было овсом разжиться. Гонит рысью, — и вот — Куликово Поле.

В точности неизвестно, где границы давнего Куликова Поля, но в народе хранятся какие-то приметы, — старики указывают даже, где князь Владимир Серпуховский5 свежий отряд берег, дожидался нетерпеливо часа — ударить Мамая в тыл, когда тот погнал русскую рать к реке. Помните, у Карамзина: «Мужественный князь Владимир, герой сего незабвенного для России дня…»?6 Помните, как Сергий Преподобный, тогда игумен обители Живоначальной Троицы, благословил Великого Князя на ратный подвиг и втайне предрек ему — «ты одолеешь», — ? Дух его был на Куликовом Поле, а отражение битвы видимо ему было за четыреста с лишком верст, в обители, по слову жития его, писанного его учеником и очевидцем7, — духовная телевизия!

По каким-то своим приметам Сухов определял, что было это «на самом Куликовом Поле». Голые поля, размытые дороги, полны воды, такие-то буераки, рытвины. Шпарит, ни о чем, понятно, не думает, какие уж тут «мамаи», крупу бы не раструсить, на грудь запрятал, — тр-рах..! — чуть из седла не вылетел: конь вдруг остановился, уперся и захрапел. Что такое..? К вечеру было дело, небо совсем захмурилось, дождь сечет. Огладил коня, отпрукал, — нет, пятится и храпит. Поглядел Сухов через коня, видит — полная воды колдобина, прыгают пузыри по ней. Чего боится..? — подумал Сухов, — вся дорога в таких колдобинах, эта побольше только. Пригляделся, — что-то в воде мерцает… подкова, что ли..? — бывает, «к счастью». Не хотелось слезать, какое теперь «счастье»! Пробует завернуть коня, волю ему дает, — ни с места, уши насторожил, храпит. Прикрыл ему рукавом глаза, чтобы поуспокоился — нет, никак. Не по себе что-то стало Сухову, подумал: может, змею учуял… да откуда гадюке быть, с мученика Автонома8 ушли под хворост. Сошел с коня, поводья не выпускает, нагнулся к луже, пошарил, где мерцало, — и вытащил… медный крест! И стало весело на душе: добрый знак. Старинный, зеленью-чернотой скипелось, царапиной мерцает, — кто-то, видно, подковой оцарапал. В этом месте постоянной дороги не было, пробивали, в распутицу, кто где вздумал, — грунтовая под лесом шла. Помолился Сухов на крест, обтер рукавом, видит — литой, давнишний. А в этом он понимал немножко. Из прежних купцов-хозяев один подбирал разную старину-историю, а тут самая-то история, Куликово Поле. Ходил купец тот с рабочими покопать на счастье, какую-нибудь диковинку и найдет: бусины были у него, кусок кольчуги серебряной, золотой раз перстень с голубым камушком добыли, а раз и бляху нашли, татарскую — говорили: месяц на ней смеется. С того времени больше пятисот лет сошло. Сухов и подумал: может, и этот крест с той поры, земля-целина, выбили вот проезжие. Стал крест разглядывать: поменьше четверти, с ушком, наперсный, накось — явный рубец, и погнуто в этом месте, — секануло, может, татарской саблей. Вспомнил купца-хозяина: порадовался бы такой находке, да нет его. И тут в мысли ему пришло: барину Средневу переслать бы, редкости тоже собирал, с барышней Олечкой своей копал, бывало… она и образа пишет, какая бы им радость! А это он про барина из «Княжьего», который усадьбу в Туле у купцов выменял и звал к себе Сухова смотреть за садом. Барин Сухову нравился, и барышня добрая такая была, такая ласковая-душевная, все про святых-мучеников знала и духовные стихи умела, — и в самую революцию Сухов собрался, было, уйти к нему, стало в деревне неспокойно, пошли порубки, а барин из Тулы выехал, бросил свою усадьбу и отъехал в Сергиев Посад, там потише. А теперь везде одинаково: Лавру прикончили, осквернили, монахов разогнали, а кого и поубивали, нехристи, а мощи Преподобного… Го-споди!.. — в музеи, сказывают, поставили9, под стекло, глумиться. Посмотрел Сухов на темный крест, и стало ему горько, комом душным застряло в горле. И тут, на пустынном поле, в холодном дожде и неуюте, остро ему представилось, что все погибло, и ни за что! — Обидой прожгло всего, — рассказывал он, — «будто мне в сердце прокололо, и стала во мне отчаянность… вну-ки… а то, кажется, взял бы да и…» Опомнился — надо домой спешить. Дождь перестал, и посветлело будто. Смотрит — с заката прочищает, багрово там. Про крест подумал: суну в крупу, лучше не потеряется. Только хотел в седло, глядит — человек подходит, посошком меряет. Обрадовался душе живой: «стою у коня и жду, будто тот человек мне нужен». По виду — из духовных: в сермяжной ряске, победному, лыковый кузовок у локтя, прикрыт дерюжкой, шлычок суконный, седая борода, окладиком, ликом суховат, росту хорошего, не согбен, походка легкая, посошком меряет привычно, смотрит с приятностью. И отлегло от сердца, — «будто родного встретил». Снял шапку и поприветствовал: «здравствуйте, батюшка!» Подойти под благословение — подумал, но удержался: а можно ли? До слова