Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

штурм Измаила без Суворова. На третий вопрос скажу: движение на Москву началось бы не в 1919 году, а весной 1918 года, то есть на 1/2 года раньше. Политическая и военная обстановки были бы иные: на Украине – немцы, на Волге – армии Сибири, да и красная армия была еще в зародыше.

Движение на Москву, о котором мечтал генерал Корнилов, сулило успех, и Москва была бы наша, до победы наших союзников над немцами, в помощи которых мы вряд ли бы нуждались, и если бы победа была за союзниками, то с нами им пришлось бы считаться как с равноправными участниками победы, а не как с бедными родственниками; в случае же победы немцев им вряд ли была бы охота нас покорять, а выгодней иметь в лице России спокойного соседа и, договорившись, уйти восвояси; судьба Царской Семьи была бы иная.

Поистине снаряд, унесший жизнь генерала Корнилова, был не только роковым для нас, белых, но, как показали дальнейшие события, стал роковым и для судеб всего мира. Недаром говорят на Востоке: «кисмет!» – что значит – «предопределено».

К. Нефедьев[319]

Два первопоходника[320]

Мои начальные среднешкольные годы в стенах пансиона Кубанского Александровского реального училища совпали с русско-японской войной. Среди малышей-реалистов преобладало воинское воодушевление. В то время игра в оловянные солдатики была популярна. Чуть ли не каждый располагал тем или иным числом игрушечных солдат, «знаменем» и «вооружением». Елочные подарки, случайные игрушки для мальчиков включали и эти «воинские» игрушки.

В пансионе организовались две группы – «русская» со своим знаменем, барабанами, игрушечными ружьями, трубами, руководимая второгодником Володей Асеевым, прозванным «Суворовым», и «японская» с Микадо. Обе группы, играя в солдатики на столах, составляли планы «сражений» и во время послеклассного отдыха во дворе, а чаще в длинных коридорах училища вели «войну». Невообразимый шум, беготня, крики «Ура!» и «Банзай!» наполняли коридоры. Группы сходились, старались друг друга обезоружить, отнять знамя, вступить в борьбу, а через протянутую веревку старались перетянуть противную сторону.

Все эти забавные сцены разыгрывались при молчаливом согласии учебного начальства и насмешливого отношения старшеклассников. «Враждебные действия» прекращались, как только наступало время вечерних занятий. «Победители» и «побежденные» мирно сидели за столами и готовили уроки. В праздничные, воскресные дни подобные занятия происходили в более широких размерах; приходящие также принимали в них участие.

Эти «воинственные» настроения продолжались до окончания русско-японской войны. После летних каникул по приезде в пансион в 1905 году все эти забавы как-то были забыты. Правда, все «подготовишки», участники «войны», были во Владикавказском кадетском корпусе, а вновь поступившие не проявляли желания играть «в войну».

Школьная жизнь протекала своим рассчитанным порядком. На переменах обычно, помимо всяких забав, было шумно. Семь основных, семь параллельных, подготовительный и приготовительный классы заполняли большое помещение реалки. При главном входе в училище, возле раздевалок, стоял медный шарообразный чан-котел с питьевой водой. К нему с четырех сторон были приделаны краны с медными цепочками и кружками для воды. Вокруг котла, внизу был сооружен медный обод для стока воды. Здесь обычно на большой перемене постоянно толпились ученики всех классов.

Однажды, когда я наливал в кружку воды, к чану-котлу с криком подбежали двое старшеклассников – А. Дурасов, за ним И. Пейфасор. Последний ростом и фигурой в сравнении с нами – великан запорожского типа. Дурасов, добежав до чана-котла, ловко вывернулся из-под рук догнавшего его Пейфасора, а последний тяжестью своего богатырского тела обрушился на меня. Помню лишь, что я закричал не своим голосом и, обливаясь кровью, упал возле котла, потеряв сознание.

Оказывается, толчок был настолько сильным, что я, ударившись правой частью лба о медный отвод котла, разрезал кожу и ушиб лобовую кость над правым глазом. Когда меня принесли в приемную к доктору Франгопуло и он начал зашивать рану дугообразной иглой, я очнулся и орал полным голосом. Если бы не крепкие руки фельдшера и двух помощников, я бы, наверное, вырвался. Эта «швейная» операция оказалась очень мучительной и навсегда осталась в моей памяти, но молодость… Рана быстро зажила, а богатырь Илько Пейфасор с Дурасовым стали моими доброжелателями.

Так как они были приходящими и жили вместе в достатке, то при встречах со мной старались меня чем-либо порадовать – давали сладости, фрукты, а в праздничные дни предлагали бесплатный билет в цирк или театр. Не всегда я мог этим воспользоваться.

Не помню, когда именно, возвратившись с летних каникул, в новом учебном году в стенах реалки я не нашел ни Дурасова, ни Пейфасора. Не окончив реалки, они, как выяснилось, продолжали образование в Москве, и мне вновь пришлось с ними встретиться в феврале 1918 года.

В это время в Екатеринодаре сын нашего законоучителя отца Григория Виноградова – капитан М. Виноградов[321] – формировал 5-ю полевую батарею в отряде полковника Лесевицкого. Набор производился из учащейся молодежи, по добровольному желанию. Я в это время числился при штабе войска и с разрешения записался в эту батарею с зачислением ездовым на первый унос на 3-е орудие. Здесь я встретил Пейфасора и Дурасова, также поступивших добровольцами в батарею. Между нами было договорено неразлучно быть вместе.

Всем известно, какое это было трагически-тревожное время. Наскоро формировавшиеся воинские подразделения из добровольцев без надлежащей подготовки, нужного снаряжения и вооружения в ночь с 28 февраля на 1 марта выступили в первый исход за Кубань. Казачество еще не определило своего отношения к борьбе с большевиками.

Не буду описывать этот Ледяной поход, о нем достаточно писалось авторитетными лицами. Наша батарея, как и остальные части добровольцев, доблестно выполнила свои обязанности. В тяжелые минуты боевой страды, на походе, Илья Пейфасор был душой батареи. Всегда веселый, остроумный, а главное – незаменимый помощник, когда орудия оказывались застрявшими на пнях, ухабах, – сильными руками он вытаскивал колеса.

После отхода от Екатеринодара батарея, за отсутствием снарядов, была оставлена в Гначбау, а состав ее вошел во вновь сформированную офицерскую команду разведчиков при штабе генерала Маркова и в особую сотню. Капитан Макаров назначен был начальником разведчиков. Я, Пейфасор и Дурасов состояли в одной «тройке» и по команде «Очередные!» вместе отправлялись на различные боевые задания, за исключением второстепенных. Весь путь отступления от Екатеринодара с огромным обозом раненых и больных, переутомленных, удрученных гибелью генерала Корнилова добровольцев был особенно тяжелым. В голове движения – неутомимый, смелый генерал Марков.

Ночным маршем, бесшумно подходим к железнодорожному переезду у станицы Медведовской. На переезде стоит броневик. Развернув Офицерский полк по сторонам переезда железной дороги, генерал Марков со