Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский

что Миколайчик не хотел ни «срабатываться», ни мириться с коммунистами. Миколайчик верил в Черчилля, верил в Трумэна, считал себя их «полпредом». И ждал… Ждал того момента, когда Сталин поймет, что, только передав судьбы Польши (и Германии тоже) целиком в руки западных держав, он сможет рассчитывать на продолжение сложившегося в годы войны союза и на экономическую помощь Запада «разоренной России».

Вот тогда бы Миколайчик вышел на авансцену политической жизни Польши и, освещенный огнями рампы, объявил бы о сформировании еще одного «нового» правительства!..

Погруженный в свои раздумья, Берут вздрогнул, неожиданно услышав голос Миколайчика:

— Пан Болеслав!

Берут повернул голову влево и увидел, что Миколайчик сидит рядом, на самом краешке кресла, сдвинув лежавшие там папки к откидной спинке. Когда только успел перебраться сюда?

— Да? — холодно откликнулся Берут.

— Пан Болеслав, если бог даст, мы через полчаса будем на месте… — тихо начал Миколайчик.

— По-видимому, будем, — прервал его Берут.

— Это значит, что скоро, очень скоро нам предстоит бой. Готовы ли мы к нему?

— Не вполне понимаю пана. Кого пан разумеет под словом «мы»? Если подавляющее большинство в нашей делегации, то полагаю, что мы готовы.

— Да, да, — поспешно согласился Миколайчик, — за вами стоит сила. Русские. Вас поддерживают.

— Разве вы лишены поддержки? — с оттенком иронии в голосе спросил Берут и добавил: — Так сказать, с другого географического направления.

— Мое положение весьма щекотливо.

— Пеняйте за это на самого себя.

— А следовало бы пенять на историю… Пан Болеслав, я хотел бы обсудить с вами один важный вопрос.

— Сейчас? — удивился Берут. — Разве у нас не было для этого времени в Варшаве? И разве вы не участвовали в формировании нашей делегации, в заседании ее перед отлетом?

— Да, да, — закивал головой Миколайчик. — Но есть вопросы, которые задаются не на заседаниях, а только на исповеди.

— Я не ксендз, пан Миколайчик, да если бы и был им, то вы наверняка выбрали бы для исповеди другого. Я так полагаю.

— Но мы поляки, пан Болеслав. И вы и я. И есть страна, которой мы призваны служить оба: Польша! — Миколайчик произнес эти слова с несвойственной ему проникновенностью в голосе.

— Согласен, — сухо ответил Берут. — И что же?

— У меня просьба к пану председателю.

— Слушаю.

— Я бы просил вас сделать так, чтобы позиции членов делегации сохранились в тайне. Пусть будет известен лишь общий итог переговоров.

— Это еще зачем? Не понимаю. Во имя чего кто-либо из нас должен скрывать свои взгляды?

— Во имя Польши. Во имя ее души.

— Не трогайте душу Польши, шановный пан. Она и так достаточно изранена, — обрезал его Берут и пристально посмотрел на Миколайчика, желая проникнуть в тайный смысл его предложения. Ему показалось, что он догадался: — Боитесь, что поляки не простят вам, узнав, что вы были против расширения границ нашей страны?

Красные щеки Миколайчика стали совсем пунцовыми.

— Скорее беспокоиться надо вам, пан председатель, если поляки узнают, что вы во всем согласны с русскими.

— Пан Миколайчик, эта тема слишком избита, чтобы на нее тратить время. Надо думать, не ради нее вы начали со мной разговор за несколько минут до посадки.

— Именно ради нее, пан председатель. Поверьте, я забочусь не только о своей судьбе, но и о вашей, — настойчиво произнес Миколайчик. — Вы не верите, что я могу быть искренним с вами?

— Говорите по существу. Чего вы хотите?

— Но я уже сказал! Я полагаю, что на переговорах все мы должны высказать то, что думаем. Но это не значит, что потом надо все предать гласности. Ведь стенограмм, надеюсь, не будет?

— Вы боитесь стенограмм?

— Я ничего не боюсь, пан председатель, — обидчиво ответил Миколайчик. — Прошу запомнить: слово «бояться» произнесли вы, а не я.

— Ну и что же?

— А то, повторяю, что беспокоиться, или «бояться», коль вы предпочитаете это слово, скорее следует вам, если поляки узнают, что вы стали рупором русских.

— Даже если эти русские помогли нам возвратить родине ее древние земли?

— Это выгодно русским. А то, что выгодно русскому, не может быть выгодно поляку, и наоборот… — патетически воскликнул Миколайчик. — Пан Берут, неужели вы не согласны с тем, что сознание этой истины стало для поляков уже врожденным? Его не уничтожить щедрыми подарками — я имею в виду новые территории. Политик не может не считаться с чувством народа, которое воспитано не десятилетиями, а многими столетиями.

Наступило короткое молчание.

— Послушайте, пан Миколайчик, — сказал Берут, — вы меня заинтересовали. Кое в чем я согласен с вами.

— Потому что вы поляк! — торжествующе воскликнул Миколайчик. — Коммунист ли, социалист ли, но прежде всего поляк!

— Да, я поляк. И поэтому мне пришла сейчас в голову одна мысль. Вы правы: я видел и знаю много поляков, которые настроены антирусски…

— Их нельзя за это винить. Вспомните о разделах Польши, в которых участвовала Россия.

— Следовало бы уточнить: «царская Россия»…

— Ах, пан Болеслав, — прервал его Миколайчик, — ну, давайте хотя бы на эти несколько оставшихся до посадки самолета минут прекратим пользоваться марксистским жаргоном. Поговорим просто как люди, как человек с человеком.

— Мне трудно отделить понятие «человек» от его убеждений. Но… давайте попробуем, — неожиданно согласился Берут. — Так вот, хочу задать вам вопрос: почему я, повидав в своей жизни немало русских, готовых признать историческую вину дореволюционной России перед другими народами, очень редко встречал поляков с, так сказать, комплексом вины по отношению к России?

— Вину поляков?! — переспросил Миколайчик возмущенно. И тут же, вспомнив, с кем говорит, продолжал уже спокойнее, даже с сожалением: — Простите меня, пан председатель. Но вы опять пытаетесь смотреть в душу человека сквозь марксистскую призму. Даже если не пользуетесь коммунистической терминологией.

— Вот уж нет, пан Станислав! — с полуиронической улыбкой возразил Берут. — Скорее, я отступаю от марксизма, ведя разговор на предложенной вами платформе. И хотел бы услышать ответ на мой вопрос: почему?

— Но это же элементарно! Ответ кроется в истории, в исторических фактах. Я понимаю, в те годы, когда мы учились, вы занимались революцией. Каждый на моем месте может представить вам список злодеяний России по отношению к Польше. Я уж не говорю о разделах страны. А многолетняя насильственная ассимиляция поляков? Их хотели заставить забыть родину, забыть родной язык!..

— Я мог бы согласиться с вами и даже добавить, что угнетению и ассимиляции подвергались и другие национальности в царской России. Но вы хотите стереть разницу между Россией царской и советской. Вы упрекаете меня в незнании истории и готовы представить список несчастий, которые принесла Польше Россия. Но вы так и не ответили