Черная водолазка - Полина Санаева

Зимой такой фокус негде было выкинуть, а очень хотелось. Мне все время казалось – вот могла бы я в случае чего бултых! – и поплыть – сам черт мне был бы не брат. Что бы это ни значило. Я годами, десятилетиями мечтала о бассейне с прозрачной голубой водой. Чтоб прийти, раздеться и растворить в воде все впечатления, эмоции и мысли, превратиться в сплошную мышцу, а потом почувствовать приятную усталость и даже эйфорию…

Теперь он у меня есть. Уже больше полугода я хожу в роскошный голубоглазый светящийся бассейн. Там прекрасная сауна, хамам, джакузи и прочее. И все это через дорогу от дома. И работает до полуночи. Я своему счастью долго не могла поверить. А недавно, стоя под массажным водопадом, вдруг так пожалела нас всех, кто плавает в теплую пятницу вечером.

Я представила тех, кто этим майским вечером сидит на веранде ресторана. На столе льняная скатерть, бокалы с красным вином, их брызги превращаются на скатерти в багровые звездочки, шоколадные сигареты, теплый ветерок и вид на старую Москву. Или Рим.

И тех, кто ныряет сейчас на каком-нибудь острове в океан и видит маленьких ярких рыбок.

Или тех, кто в гамаке с косяком на берегу.

Или тех, кто макает кисточку в краску и ведет по шершавой бумаге такой смачный пастозный след. Синий.

И тех, кто сидит в зале венской оперы в красивом платье, а на сцене поют-заливаются лучшие в мире голоса. И музыка заполняет все пространство.

И тех, кто делает сейчас долму на своей даче на Истре.

И тех, кто спит под большим деревом в глубине двора или сада.

И тех, кто на вершине какой-нибудь высокой горы грызет травинку, и даже орлы летают под ним, а он видит их гнезда в скалах.

И тех, кто пишет роман или сценарий вдвоем или втроем. У них мозговой штурм, они орут друг на друга, потом что-то придумывают и понимают, что это то, что надо! И начинают подпрыгивать.

И тех, кто идет по Нью-Йорку со стаканчиком кофе в руке.

И тех, кто готовит пиццу босиком на летней кухне, а дети бегают во дворе и заглядывают и спрашивают, когда уже будет готово.

И тех, кто целуется на эскалаторе.

И тех, кто сидит в закрытом со всех сторон дворике, выложенном плиткой, а посередине фонтанчик журчит…

И тех, кто сейчас садится в самолет и знает, что в аэропорту встретит кто-то сильно любимый.

В общем, я поняла, что наплавалась. Это невыносимо скучно. Хорошо абонемент проплачен на год вперед. А то бы бросила.

Это ловушка какая-то. Кто-то спокойно эмигрирует в заморские страны, живет с другой стороны земли, где вокруг говорят не по-нашему, и ничего, обживается, выучивает новые маршруты, привыкает – даже думать, даже чувствовать по-новому. И его там прет, прет, прет! Ну бывает же так.

А у меня не получается. И уже понятно, что не получится никогда. Потому что в мой геном встроен навигатор с единственно верной геопозицией.

С детства Большая медведица висела над школой, выходишь из подъезда – налево.

Или вот голоса, треск, хор цикад летом обступал, стоял стеной, сопровождал в дороге и был настолько привычен, что не замечался.

Или вот муравьи – они, оказывается, всегда были перед глазами, за ними наблюдали часами, сидя на корточках, подкидывали им травинки, заставляли огибать препятствия, пытались вычислить, кто у них главный, а кто рабочий?

И вот я уехала и теперь живу в окружении птиц с высокими голосами и деревьев, которые шумят на другом языке. Звезды вроде те же, но не слева, а все время за спиной. И все хорошо, а кое-что намного, намного лучше, чем в родной стороне. Но!

Когда мозг, сканируя окружающую действительность, не обнаруживает в ней сюрчания цикад и лая собаки, не видит фоном силуэта горы, не встречает ни Большой медведицы над школой, ни вечного движения муравьев вдоль дорожек – он начинает понимать это так, что местность незнакомая и, возможно, враждебная: «Опасность! Опасность!»

Вот так я, оказывается, устроена.

Если без муравьев и горы, на дне головы включается тревога, и я чувствую себя неуютно, хотя и не осознаю этого. Или осознаю, но не сразу. Но нигде не могу быть счастлива. Потому что нигде не дома. Как несправедливо в наш век тотального туризма, перемещений и всеобщей мобильности!

Ближе к сорока, не перестав мечтать о путешествиях, я поняла, что мне нужно, чтобы перед окном было дерево и чтоб собаки, обычные уличные собаки, лаяли, если где-то, на их взгляд, непорядок.

А если не так – вроде полный ажур, травка зеленеет, солнышко блестит[14], а я все равно – везде как на работе. Потому что там, где раньше был лай собаки и шум тополя, теперь зеро, дырка, пустота, которая не восполняется. И чувствую – чего-то не хватает, но не помню, что было на этом месте. Может, спелый помидор и молодая баранина, а может, жужжание комара и мерцающая звездочка в углу пейзажа. А может, вообще что-то самое важное.

Однажды, сугубо по делу, в состоянии делового напряжения я приехала в свой город, легла спать в ночи, утром сонно вышла на кухню, села у окна и уперлась глазами в обычную картину – гора, как киль перевернутого корабля, ветреный день, люди куда-то идут, деревья качаются, кошка сидит в огороде и тоже смотрит на прохожих.

Я просто увидела это, и в мою неподготовленную душу снизошел покой.

Я остановилась на бегу, сбилась с рабочего ритма, и служебный повод поездки стал не важен. Оказалось, что сто лет мне не было так хорошо, как на этой кухне. Оказалось, для счастья все имеет значение: угол наклона горы по отношению к горизонту, угол наклона пирамидальных тополей, загибающихся от ветра, и знакомый стук дождя по плексигласу.

Отпустило напряжение по периметру лба, во дворе встретила одноклассника, который даже не знал, что я давно уехала, и спокойно сказал: «Привет, Полин. С рынка иду…»

Я сидела на скамейке во дворе, долго смотрела, как кошка играет с воображаемым бантиком – выгибается, пружинисто прыгает вверх, сама себя пугает и бежит – просто так – от внутренней резвости, а в паре метров за ней мрачно и с остановками следует косматый боевой кот.

Не хотелось вставать, я ощущала, что наконец оказалась внутри своей матрицы. До меня дошло, что я человек места. Я к нему привязываюсь навсегда, как кошка.

А вернуться-то невозможно, немыслимо.

А потом был вечер, кромешная темень махачкалинских дворов и арбузная мякоть махачкалинских внутренностей. Гости, друзья, знакомые, незнакомые, блюда с мясом и тестом, подливка, бульон, коньяк, люди, слова, теплый воздух и живительный шорох последних, женских, «пуховых» тополей. Они, честно, шумят по-другому, по-свойски, принимая тебя целиком.