София и тайны гарема - Энн Чемберлен

Дернувшись, как от удара, Мурад резко сел, и с губ его сорвалось такое громкое ругательство, что носильщики тут же остановились. Можно было подумать, она опрокинула на него ведро с ледяной водой — прямо на его оголенный череп, на котором уже слегка пробивалась щетина — огненно-рыжая, как шерсть лисы, которую он, по всей видимости, унаследовал от своей русской бабки. Сафия непонимающим взглядом уставилась на него, гадая, в чем дело.

— Что случилось, любовь моя?

Носилки накренились, и через мгновение она вдруг почувствовала, что они оказались на земле.

— Приехали, — сдавленным голосом пробормотал Мурад.

— Как это — приехали? Куда приехали? До гор еще много фарсаков пути. Любовь моя, мне кажется, тебе следует сменить носильщиков. Эти, которые у тебя сейчас, похоже, просто не в состоянии делать свое дело и при этом оставаться глухими и слепыми к…

— Чума на этот проклятый тюрбан! — выругался Мурад. Он был в полном отчаянии: для него, как и для любого правоверного, тюрбан был не просто головным убором, а неким священным символом веры. — Придется перематывать его самому, без помощи слуг. А эти ослы носильщики станут хихикать в кулак и вдобавок глумиться надо мной!

— Пусть хихикают. Потом отделаешься от них, и все.

— Мне бы этого не хотелось.

— Вот как? — рассеянно переспросила Сафия, не в силах оторвать глаз от огромного вздутия под тонкой тканью его шальвар. Не утерпев, она даже коснулась его кончиками пальцев, в который раз уже изумившись про себя его величине. Сколь же велико было его желание, когда проклятый тюрбан, свалившись на пол, отвлек мысли Мурада в другую сторону!

Внезапно паланкин заполнили складки тончайшего белого муслина. То, что еще мгновение назад тугим белоснежным коконом облегало бритую голову Мурада, сейчас лежало у их ног, словно снеговые сугробы. Сафия сделала неловкую попытку намотать ткань на голову Мурада и тут же поняла, что это невозможно: королевский тюрбан, символ высокого положения его владельца, явно не предназначался для того, чтобы надевать его в паланкине. Для этого требовался по меньшей мере зал для парадных аудиенций, иначе о том, чтобы с должным искусством уложить бесчисленные складки муслина, нечего было и думать.

— Да забудь ты на минуту об этом тюрбане, — разозлилась Сафия, испытывая естественное раздражение человека, которого прервали на самом важном месте. Теперь придется все начинать сначала, чертыхнулась она про себя. Это касается и тюрбана, и их занятий любовью. Что же до нее самой, то она, естественно, предпочла бы второе, поскольку если уж возиться с проклятым тюрбаном, так только один раз. Да и потом, заниматься любовью куда приятнее. — Вели слугам двигаться дальше. Потом займемся твоим тюрбаном.

— Но я приказал им остановиться здесь, — заартачился Мурад. Отыскав, наконец, в складках белой пены край муслиновой полосы, он принялся обматывать ею голову, видимо, решив, что дело это не терпит отлагательств.

— Послушай, любовь моя, мы ведь уже совсем рядом с горами. Впрочем, ты можешь сам в этом убедиться. Тут и так дьявольски жарко, а из-за твоего муслина вообще нечем дышать.

— Нет, нет, до гор еще далеко. Господи, они ведь ждут нас. Мне нужно выйти из носилок. А как я могу появиться в таком виде?!

«Наверняка это что-то, связанное с его губернаторскими обязанностями, — решила про себя Сафия. — Мы ведь еще даже не успели отъехать от города. Впрочем, вряд ли это что-то важное», — подумала она. Иначе он наверняка бы ей сказал.

— Мне хотелось сначала кое-что тебе показать, — продолжал Мурад.

— Где? Здесь?

— Мне кажется, здесь. Иначе мои носильщики не остановились бы. Хоть ты и жалуешься на них, но я ими доволен.

«Наматывать на голову тюрбан — все равно что заплетать косу», — мелькнуло у нее в голове. Осторожным движением сунув так и не понадобившийся пессарий в коробочку, а ту — в складки под сиденье — тем более что овечий жир растаял и толку от него уже не было никакого, — она принялась помогать Мураду приводить в порядок злосчастный тюрбан.

Воспользовавшись тем, что одна его рука на мгновение освободилась, Мурад слегка раздвинул складки ткани, которой были занавешены окна.

— Да, мы на месте, — беззвучно выдохнул он.

Не ответив, Сафия помогла своему принцу подоткнуть краешек муслиновой ткани так, чтобы он не высовывался наружу. Потом рука ее как бы случайно опустилась вниз, лениво скользнула по его шее, туда, где густые волосы, покрывавшие тело Мурада, становясь еще гуще, переходили в бороду. Острым коготком Сафия, как кошка, игриво царапнула его кожу. Она все еще не оставляла надежды, что он передумает и снова займется с ней любовью. Заставив себя не думать об этом, Сафия торопливо прикрепила спереди сверкавший бриллиантами эгрет с тремя великолепными страусовыми перьями, кое-как заколов ими расползавшиеся складки муслина. Наконец с тюрбаном было покончено. Она помогла принцу выйти из носилок и собралась терпеливо ждать, когда он вернется, от души надеясь, что это случится скоро, потому что духота внутри паланкина стала уже нестерпимой.

— Поскорее, Сафия, — прошипел он.

Тюрбан угрожающе качнулся на его голове. Второпях они вдвоем соорудили нечто вроде огромного, слегка кривоватого шара, сильно смахивающего на тающее мороженое, и сейчас это нелепое сооружение грозило в любой момент свалиться с его головы, снова превратившись в груду муслиновой ткани. Перья уныло свесились куда-то вбок. Сафие стоило невероятного усилия воли, чтобы не рассмеяться.

— Я подумала, что лучше мне остаться и подождать тебя тут. Чтобы не сердить твою мать еще больше. Это порадует ее.

— Нет, — заупрямился Мурад. — Я хотел порадовать тебя. Мне хотелось, чтобы ты тоже увидела это.

Пришлось задержаться еще на какое-то время, на этот раз чтобы привести в порядок саму Сафию — оправить покрывала, в которые она была закутана, головную повязку и вуаль, прикрывавшую лицо от любопытных взглядов, — словом, сделать все, чтобы Сафия могла показаться на людях.

Убедившись, что все в порядке, Мурад отступил в сторону, позволив Газанферу проводить свою госпожу. По обычаю, даже в тех случаях, когда на ней не было вуали, женщине столь высокого ранга не пристало идти рядом с мужчиной, кем бы он ни был, даже ее мужем, если она была замужем официально. Что уж тут говорить о наложнице?

Любая другая женщина, поймав себя на подобных мыслях, скорчилась бы от стыда и попыталась поплотнее укутаться в свои покрывала. Любая — только не Сафия. Она же только вызывающе вскинула голову, почувствовав вызов, брошенный ее честолюбию.

Раскаленный воздух мгновенно обжег Сафие горло, словно глоток огненной ракии. Кованые крепления носилок едва слышно жалобно потрескивали, будто живые существа, изнемогающие от нетерпимой жары. Сафия прищурилась: привыкшим к сумраку носилок глазам даже сквозь вуаль было больно смотреть, как ослепительно сверкает на солнце выжженная земля. Девушка низко опустила голову — со стороны это движение могло показаться проявлением скромности, что было ей на руку, — и постаралась не видеть ничего, кроме края побелевшего от пыли длинного одеяния Газанфера.