Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

— Мистер Колли выбился из своего первичного звания без каких-либо достоинств, на которых основывается такое возвышение.

— Не вижу, как его поведение можно отнести на счет его происхождения: нам оно неизвестно.

— Помилуйте. Да оно прописано в его телосложении, в его речи и прежде всего в его привычке трепетать перед вышестоящими. Могу поклясться, он вышел из крестьян благодаря своему елейному раболепию. Например — Бейтс, пожалуйста, бренди! — я могу сколько угодно выпить бренди и ручаюсь, ни один человек, а уж тем паче дамы, не станут свидетелями того, чем мистер Колли позабавил нас и смертельно оскорбил наших дам. Там, в кубрике, он вовсю ублажал себя спиртным, не обладая ни волей, ни воспитанием, которые одни способны удержать разрушительное действие винных паров.

— Мудрая мысль. Прямо для прописи.

— Смейтесь, смейтесь, сэр. Сегодня я не вправе обижаться на вас.

— Тут есть еще одно обстоятельство, и как раз на нем я намеревался заострить ваше внимание. У нас на борту нет врача, а Колли смертельно болен.

— Смертельно болен? Помилуйте! Как это может быть? Он — молодой человек, а плохо ему оттого, что выпил лишнего.

— Если бы. Я разговаривал с его услужающим. Сам заходил к нему в каюту и видел собственными глазами. За много лет службы ни Филлипс, ни я ничего подобного не видывали. Постель загажена, а сам он, хотя и дышит более или менее ровно, лежит на ней ничком, неподвижно, зарывшись в подушку, с накрытой головой. Лежит пластом; одной рукой, закинутой за голову, вцепился в валик, другой сжимает оставшийся в шпангоуте рым-болт.

— Поражаюсь, что вы после этого способны есть.

— А, ерунда! Я попытался перевернуть его на спину.

— Попытались? И, надо думать, перевернули. Вы же в три раза сильнее его.

— Не в таких обстоятельствах.

— Признаюсь, мистер Саммерс, я как-то не заметил за Колли наклонности к необузданности. Правда, рассказывают, будто Старший наставник в собственном моем колледже как-то чересчур обильно пообедал перед богослужением, так что с трудом поднялся с места, направился в алтарь, чуть было не плюхнулся там, но удержался за медного орла и во всеуслышание произнес: «Быть бы мне на полу, если б не эта гадова птичка». Смею думать, вы об этой истории не слышали.

Мистер Саммерс покачал головой.

— Я много пропадал за границей, — отвечал он со всей серьезностью. — Это событие почему-то не наделало много шума в тех краях, где я тогда нес Службу Его Величества.

— Это была сенсация, настоящая сенсация! И смею вас уверить, наш молодчик, Колли, еще подымет голову.

Саммерс уставился в свою непочатую рюмку:

— В нем какая-то странная сила. Что-то вроде ньютоновой силы притяжения. Рука, которая держит рым-болт, словно стальная. И лежит он, вдавившись в койку всем телом, — она даже провисла под ним! — словно тело у него из свинца.

— Ну пусть себе там и лежит.

— И это все, мистер Тальбот? Вы так же равнодушны к судьбе этого бедолаги, как и остальные?

— Я не являюсь офицером этого корабля.

— Тем паче вы можете помочь, сэр.

— Каким образом?

— Вы позволите говорить с вами напрямик, сэр? В таком случае… припомните, как с ним, этим Колли, обращались.

— Как? Сначала он был предметом особой неприязни одного лица, затем предметом всеобщего пренебрежения, перешедшего в презрение даже еще до его последней… выходки.

Саммерс повернул голову и вперил глаза в огромное кормовое окно, потом вновь перевел их на меня.

— То, что я решил сказать вам, может… если я ошибся в вашем нраве, может стоить мне всей моей карьеры.

— Что? В моем нраве? Вы изучали, какой у меня нрав? Вы сами ставите себя…

— Простите мою дерзость, сэр… у меня и близко в уме не было уязвлять вас, и если бы я не считал… положение просто отчаянное…

— Какое положение, Бога ради?

— Мы знаем, кто вы по рождению и какую должность займете… что тут говорить… и мужчины и женщины будут заискивать перед вами в надежде или расчете преклонить к себе губернаторское ухо…

— Бог мой… мистер Саммерс!

— Погодите! Прошу понять меня, мистер Тальбот… Я ни на что не претендую! Не ропщу и не осуждаю!

— Не претендуете? Ваши слова весьма и весьма похожи на это, сэр!

Я наполовину поднялся с места, но Саммерс протянул ко мне руку, и в этом жесте была такая простая… «мольба», так, наверное, следует его определить, что я снова уселся.

— Продолжайте, раз вам так уж необходимо!

— Я обращаюсь к вам не ради себя.

Какое-то время мы оба молчали. Потом Саммерс глубоко сглотнул, словно и впрямь только что опрокинул в рот полную рюмку.

— Сэр, вы воспользовались вашим рождением и будущей должностью, чтобы заручиться исключительно высокой степенью внимания и комфорта… Я не ропщу и не осуждаю… упаси Господь! Кто я такой, чтобы оспаривать обычаи нашего общества и, если угодно, законы природы? Словом, вы употребили привилегии, которые дает ваше положение. Я призываю вас принять на себя ответственность, которую оно на вас возлагает.

В течение, может быть, полминуты — ибо что есть время на корабле или, возвращаясь к той странной метафоре человеческого существования, которая возникла у меня, когда Колли нам себя показывал, что есть время в театре? — в течение этого времени, долгого или короткого, я испытал целую гамму чувств: гнев, думается, смущение, раздражение, слова Саммерса позабавили меня и привели в замешательство, но больше всего раздосадовало то, что я только сейчас осознал, насколько состояние мистера Колли серьезно.

— Вы позволили себе неслыханную дерзость, мистер Саммерс!

Но туман, застлавший мне глаза, рассеялся, и я увидел, что под загаром лицо старшего офицера покрывает смертельная бледность.

— Дайте мне подумать, голубчик! Стюард! Еще виски!

Бейтс принес виски бегом: должно быть, я отдал заказ голосом куда более властным, чем имел обыкновение. Пить сразу я не стал; сидел и глазел на рюмку.

Что там греха таить — во всем, что сказал Саммерс, была чистая правда!

Повременив немного, он заговорил опять:

— Ваш визит, сэр, к такому, как он…

— Я? В эту вонючую дыру?

— Есть выражение, сэр, в точности отвечающее этому делу — noblesse oblige.[37]

— Идите вы к черту с вашим французским, Саммерс! Но вот что я вам скажу, а там выбирайте сами! Я люблю честную игру!

— Это я готов принять.

— Вы? Какое бесподобное великодушие, сэр!