Естественный отбор - Александр Звягинцев

— Признаться, да, товарищ генерал. Мне кажется, лучше копнуть сделки Коробовой. До ее папаши Питона в Швейцарии нам не дотянуться, а тратить время на его семейные отношения с дочерью и Фармазоном…

Инквизитор чему-то усмехнулся одними своими непроницаемыми глазами.

— Англичане говорят: «В каждом доме есть свой скелет в семейном шкафу», — сказал он и добавил вполголоса: — Мне нужно знать все про скелет в шкафу Питона. Мои люди в Швейцарии, разумеется, заглянут в его дом, но ты постарайся открыть мне его семейный шкаф здесь, в Москве. Но открыть абсолютно без скрипа… Иначе таких полканов спустят, что на нас никто не поставит и ломаного гроша.

— Понял, Егор Иванович, — кивнул Шведов. — Через Фармазона и Коробову…

— Люблю понятливых!..

— Разрешите вопрос, Егор Иванович?..

— Разрешаю.

— А если эта версия тупиковая?

Инквизитор чему-то затаенно усмехнулся и показал на дверь.

После ухода полковника Шведова он достал из сейфа тоненькую папку без номера, с одной лишь надписью от руки: «Совершенно секретно. Дело Питона». Начато десятого января 1985 года. Более десяти лет назад схватку с Питоном Инквизитор проиграл, и не в том было дело, что он не любил проигрывать. Инквизитор твердо знал, что несвершившееся возмездие даже одному высокопоставленному преступнику развращает все общество в целом. Поэтому момента, когда под благовидным предлогом появится шанс добраться до бывшего функционера ЦК КПСС Виктора Коробова, жирующего ныне в Швейцарии, Инквизитор ждал все эти годы. И вот теперь, кажется, забрезжил шанс…

— Но Шведов прав, — охладил он себя. — Вот если бы удалось выманить Питона в Россию, было бы о чем поговорить нам с ним в Лефортовском СИЗО. Но осторожен, змей, знает, что я каждый шаг его пасу.

Пробежав глазами содержимое нескольких листков из папки, Инквизитор потер ладонью в области сердца и трясущимися руками открыл коробочку с валидолом. Сунув таблетку под язык, он подождал, когда боль отпустит, и снова склонился над папкой…

Прочитав последний листок, Инквизитор подошел к окну и долго смотрел на копошащийся в предзимних сумерках человеческий муравейник. Там, в этих угрюмых домах, уходящих в серое небо, криком кричит от страшных унижений, голода и холода человеческая плоть. Там умирают ограбленные больным шизофренией государством никому не нужные старики и старухи, ночуют в подвалах и на вокзалах брошенные нищими родителями дети. Там роятся стаи бандитских группировок, расплодившихся на их слезах, как мухи в жаркое лето, и бандитской масти чиновники — мздоимцы и казнокрады. И те и другие теперь рвутся к власти, чтобы, как упыри, сосать из народа последние соки без страха возмездия за дела свои черные. Там шныряют по улицам наркоманы, сутенеры и проститутки, ставшие ими по вине бездарных и алчных правителей. Цена человеческой жизни стала там — копейка.

«Прошлое стреляет прямой наводкой из пушек в день сегодняшний, — подумал Инквизитор. — Но надо ли стрелять из пушек в прошлое? — задал он вопрос себе. — Может, пусть жируют Питоны и Фармазоны?.. Может, они и впрямь — соль нашей несчастной, Богом проклятой земли? Как бы не так! — озлился на себя Инквизитор. — Упыри они болотные, опившиеся кровью и слезами людскими! Кол осиновый в их могилы, чтобы потомками были прокляты вовеки…»

— «И вечный бой!.. Покой нам только снится…» — вслух произнес он и подумал: «Главное — не жалеть себя». Он был законченным прагматиком, но обожал поэзию и знал ее. И особенно поэзию Серебряного века. И еще: он совершенно разучился жалеть себя… «Не жалеть себя» — было девизом и смыслом его жизни.

Скиф проснулся, как в далеком детстве, от яркого света и звонкого пения птиц. За окном только-только начинался декабрь, выморозивший оконные стекла по краям узорной рамкой, как серебряным окладом на иконе. А иконами самыми разными в этой избе были увешаны все стены. В клетках под потолком заливался кенар, титикали овсянки.

— Доброго утречка! — приветливо поклонилась ему молодая женщина с повязанной платком головой. — Вставайте, завтракать пора. Сегодня пятница — без маслица, значит. Но если отец Мирослав даст для вас благословение…

— Без маслица так без маслица. Порядок нарушать не будем. — Скиф поскреб рукой по бороде. — Может, вот только побриться бы, если церковь дозволяет в пятницу.

Он подумал, как отнесется жена к его бороде при их встрече. Его мало беспокоил шрам на лице, но жена не любила бородатых. О том, что она уже почти десять лет ему не жена, Скиф не хотел даже думать.

— В печке в чугунке водичка теплая, — снова приветливо улыбнулась женщина. Скиф разложил на столе свои бритвенные принадлежности. Хозяйка поставила на стол чугунок с водой. Он пододвинул к себе потемневшее от старости зеркало — на него смотрел оттуда бородатый сербский четник. Даже в декабре с лица не сошел загар, только распустившиеся за глазами стрельчатые морщинки белели. Скиф усмехнулся в густо нависавшие над губами усы — если сейчас побриться, то вся нижняя часть лица останется белой, как намыленная.

В то самое лето 1986 года в Афгане, в день прилета жены в командировку в расположение части, капитан Скворцов нагладко выбрился до синевы специально припасенным для этой цели золингеновским лезвием. Под носом после снятых усов осталась светлая полоска.

«Жена усатых не любит», — объяснил он тогда их командиру, полковнику Павлову.

Павлов после женитьбы Скифа на дочери высокопоставленного сановника из ЦК КПСС стал относиться к своему комбату с некоторой осторожностью. Не к каждому в Афган может прилететь на встречу жена. Но Ольга каким-то непонятным образом смогла. Жена с месячным стажем семейной жизни, а в невестах проходила и того меньше. Их расписали досрочно по просьбе родственников — у Скифа заканчивался отпуск, который он получил по случаю награждения его вторым орденом Красной Звезды. А медовый месяц им довелось провести на горных тропах в тылу моджахедов — и на этом на их семейной жизни была поставлена большая черная точка, как в уголовном деле.

Более трех лет в Афгане, три года пересылок и тюремных лагерей, побег из зоны перед самой амнистией. Почти два кровавых года в Нагорном Карабахе. Затем война на горных дорогах и тропах Югославии. Глаза истосковались по ровному простору Центральной России…

Хозяйка хлопотала у плиты, чудно пахло пирожками с капустой.

— Хозяюшка, телевизор можно включить? — спросил Скиф, подравнивая ножницами обвислые, как у моржа, усы.

Та вскинула на него испуганные голубые глаза. Понятно: пятница — постный день. Потом, перекрестившись и пробормотав что-то скороговоркой, она все-таки сняла с экрана кружевную накидочку.

Бравурный марш пропел славу новой России, началась программа новостей. Дикторша сидела вполоборота, лихо, по-боевому, говорила напористо, будто давила на зрителя. Скиф это часто видел по балканскому телевидению. Вот ручейки алой крови весело заструились по ступенькам на лестничной клетке, вот тщательно отрепетированный эпизод с «бандюгами» — всепобеждающая федеральная милиция заламывает им руки и тычет носами в капот иномарки.