Лёлишна из третьего подъезда - Лев Давыдычев

– Давай, давай!

Дедушка уже бегал вдоль поля вместе с командой, которая наступала. Причём бежал так быстро, словно ему дали пасовку для удара по воротам.

Отобьют атаку, перейдут в наступление, и дедушка – обратно, с той же скоростью. В другую, конечно, сторону.

– Давай, давай!

И дедушка забежал на поле.

И бросился к мячу.

И вдруг услышал:

– Давай, дедушка, давай!

И он

ка-а-ак

даст по

мячу!!!

И, шатаясь, направился к скамейке.

«Всё ясно, – подумал он, – доигрался. Один – ноль в пользу „скорой помощи"».

А к нему уже бежала Лёлишна.

Стыдно стало дедушке за своё поведение.

Он держался рукой за сердце и старался дышать ровно.

– Ничего, ничего, – проговорил он, когда внучка подбежала, – сейчас пройдёт. Неудачно ударил и…

– Сиди, сиди, – попросила Лёлишна. – Ребята, сбегайте кто-нибудь к телефону, вызовите «скорую помощь». Быстро!

– Да, – сказал дедушка, – быструю помощь. Скоро.

Несколько мальчишек убежали, а остальные окружили скамейку.

На глазах Лёлишны были слёзы, но она говорила спокойно, укладывая дедушку:

– Полежи немного. Ничего особенного. Всё в порядке. Всё хорошо.

– Я не виноват, – прошептал дедушка, – я увлёкся.

– Он здорово болел! – восторженно подтвердили ребята. – Мы думали, что он футболист-пенсионер. Конечно, он промазал, с кем не бывает? Но болел правильно!

Машина «скорой помощи» подъехала прямо к футбольному полю.

Врач знал дедушку и сразу скомандовал:

– Носилки!

Ребята помогли отнести дедушку домой.

Когда врач сделал всё, что требовалось, то позвал Лёлишну на кухню и спросил:

– Как же так получилось? Ведь ты прекрасно знаешь…

– Знаю я, знаю! – прошептала Лёлишна. – Первый раз я оставила его без присмотра. И он сразу сбежал. А потом я забыла. Я ведь тоже устаю.

– А я тебя и не ругаю. Была в домоуправлении?

– Несколько раз. – Лёлишна тяжко вздохнула. – Там сидит товарищ Сурков. – И призналась: – Я его боюсь. По-моему, его все боятся.

– Ничего, найдём управу и на товарища Суркова. Завтра я ещё раз схожу в горздравотдел. Вам обязательно нужно переехать на первый этаж.

Закрыв за врачом дверь, Лёлишна вернулась в комнату.

И увидела на столе бумажку. На ней было написано: «На два лица». Это был пропуск в цирк – для неё и для дедушки.

«Так я и знала, – горестно подумала Лёлишна. – Одно лицо будет лежать, а другое – за ним ухаживать».

– Ты обязательно пойдёшь в цирк, – сказал дедушка, словно угадав её мысли. – Пойдёшь, я тебя здесь подожду. Спокойно. И ты мне потом всё расскажешь.

– Ты мне дороже всякого цирка, – сказала внучка, – туда можно сходить и в другой раз.

– Да я совершенно здоров. Ещё несколько минут, и я на своих двух, то есть на ногах. И если ты не пойдёшь в цирк, у меня от огорчения опять что-нибудь случится.

– Вот что, – строго проговорила Лёлишна, – лежи и не рассуждай ни о каком цирке.

– Есть, – грустно отозвался дедушка, – есть лежать. И не рассуждать. Ни о каком цирке. А всё же я бы на твоём бы месте бы обязательно бы пошёл бы! В конце концов ты просто ставишь меня в неловкое положение. Ведь ты не идёшь из-за меня?

– Я не иду не из-за тебя, а из-за твоего плохого здоровья.

– Но я виноват в том, что не слушался тебя!

– Ты виноват в том, что до сих пор не слушаешься меня.

Дедушка лежал с таким оскорблённым видом, словно по вине Лёлишны не смог сегодня пойти в цирк. А она пошла на кухню варить ему манную кашу. И тихонько напевала:

Думаю, что вы с этим согласитесь.

Петьку посадили в чулан.

Если бы там можно было хотя бы повернуться, мальчишка бы изловчился и попрыгал от радости.

Но повернуться было нельзя, и он радовался неподвижно.

Ведь ему, можно сказать, не попало. Чего-то там ему наговорили, накормили и закрыли в чулан.

Вот и всё!

Кто другой на его месте и расстроился бы, а Петька – нет. Ни капельки!

Посидит-посидит, поспит-поспит – выпустят, а он в цирк убежит. Не поймаете!

Но радовался Петька недолго. Вернее, даже и не успел порадоваться.

Вдруг – ни с того ни с сего – радостное настроение улетучилось без остатка.

В сердце забрался стрАХ!

«ПОЧЕМУ НЕ ПОПАЛО? – пронеслось в голове. – Почему даже не ругали толком? Почему даже по одному месту не наподдавали?»

И Петька понял: не попало, но ПОПАДЁТ, да ещё как!

Виктор мыл посуду.

Такой у них дома был порядок: посуду все мыли. По очереди. Кроме кота Паровоза. Он был освобождён ввиду его несознательности.

Не скоро привык Виктор к такому обычаю, но привык. А когда привык, то это дело для него особого труда не представляло. Конечно, мальчишки (да и девчонки!) сначала дразнили, а потом тоже привыкли и перестали дразнить.

Зато и выгода от такого обычая была немалая. После того как ты сам, один, в порядке живой очереди, без напоминаний вымыл посуду, ты уже вроде бы как взрослый человек. И никто уже не скажет тебе вслед: «Только не бегай, не дерись, носик вытирай платочком, переходя улицу, оглянись по сторонам, не обижай девочек…»

Нет, ты спокойно говоришь:

– Я пошёл.

И уходишь.

А если и спросят тебя, когда вернёшься, то ведь и папу об этом спрашивают.

Но Владик (то есть бывший Головешка) смотрел на Виктора как на чудо морское; не выдержал и спросил:

– За что это тебя они?

– Чего, чего? – не понял Виктор. – Кто – они? Что – за что?

– Так ведь позор! Посуду-то мыть!

– А, вот ты о чём. А у вас кто посуду моет?

– У нас тётя Нюра. Соседка.

– Ей что, делать больше нечего?

– Как – нечего? – возмутился Владик. – У них семья большая. Просто она мать жалеет.