Айдахо - Эмили Раскович

Но Дженни, похоже, ее не слышит. Она ничего не отвечает. Просто смотрит во все глаза. Элизабет уже совсем извелась, не знает, что и думать.

– Нет, ну хорошая же идея, правда? – произносит она с надрывом.

– Да, – только и отвечает Дженни. Шепотом.

Но этого достаточно.

Элизабет закрывает глаза. С ресниц срываются две слезинки. Никогда в жизни она не испытывала такого облегчения. Слезинки сразу падают на пол. Даже щеки утирать не надо. Элизабет еще сильнее прижимает распечатки к груди, так сильно, что дышать больно. А потом она делает вдох; и дышится легко.

В небольшом городке Спирит-Лейк, в пяти милях к северу от Пондеросы, шел снег, в тусклом вечернем свете сугробы окрасились в нежно-розовые тона. Уэйд в зимней куртке пробирался по обочине дороги, таща за собой сани с припасами: свечи, продукты, витамины, новая цепь для бензопилы. Ему шел тридцать второй год.

Было очень тихо и холодно, так холодно, что даже в детском парке никто не лепил снеговиков. Магазины уже закрывались. Снежинки шуршали о пластиковые пакеты в санях, точно кисть по холсту.

Уэйд прошел мимо начальной школы, закрытой на Рождество. Сзади замедлил ход пикап, встал. Перегнувшись через пассажирское сиденье, где сидела собака, из окна машины высунулся старик и поверх шума мотора, поверх музыки, игравшей в салоне, прокричал:

– Пондероса?

– Ага, спасибо.

Уэйд убрал пакеты в заснеженный кузов, а сверху уложил перевернутые сани. Затем уселся в машину рядом с бордер-колли и протянул руки к печке. Старик был в меховой шапке и больших черных перчатках. Когда Уэйд попросил высадить его у подножия горы Айрис, старик удивился, но спрашивать ничего не стал. Они ехали молча, и время от времени старик от неловкости постукивал рукой в перчатке по рулю в такт рождественским мелодиям. Теплый воздух дул им в лицо. В спутанной шерсти собаки таял снег, пахло мокрой псиной.

Уэйд сказал:

– У меня раньше тоже была бордер-колли.

– Хорошие собаки, – сказал старик, вглядываясь в толщу снега.

– Украл ее у бывшего начальника.

Старик усмехнулся, сбавил ход на обледенелой дороге. Он не стал интересоваться подробностями и, похоже, вообще не понял, что тут подразумевалась история. Уэйд не обижался. Тепло, и рождественская музыка, и въевшийся в куртку старика запах табачного дыма очень успокаивали. Неожиданная передышка от мороза. Прошло уже семь месяцев с тех пор, как они с Дженни переехали с севера Камасской прерии на гору Айрис, и так спокойно, как сейчас, ему не было с начала зимы.

Как сейчас, в салоне пикапа. В компании незнакомца.

– У нас ни трактора, ни плуга, – сказал Уэйд. – Человек, у кого мы весной покупали землю, утверждал, что на вершине горы живет водитель школьного автобуса. И что власти округа всю зиму расчищают дороги, чтобы водитель мог заезжать за детьми.

– Две байки в одной, – ответил старик.

– А какая вторая?

Старик рассмеялся.

– Что на горе есть дети.

И правда – никаких детей Уэйд не встречал. Он вообще никого там не видел. Утром, спускаясь с пустыми санками по склону, он заметил только отпечатки лап на снегу, перепуганную россыпь кроличьих следов, капельки крови и таблички «Проход воспрещен», прибитые к стволам деревьев в местах настолько зловещих, что он и не подумал бы там проходить.

За окнами все сыпал и сыпал снег. Солнце клонилось к закату. Самое странное, что старик знал уже больше, чем мать Уэйда. Родителям Дженни они тоже наврали. Сказали, что дороги расчищены. Сказали, что ездят на работу, что сохранили за собой места. Но правда в том, что ни Уэйд, ни Дженни не работали с начала зимы.

Они проехали бензоколонку, площадку с грудами гравия, прачечную. На въезде в Пондеросу висела табличка: «Городок, который думал, что сможет». Думал, но ошибался? Уэйд каждый раз гадал. Наверное, это шутка; он так и не понял. Еще пара миль – и Уэйда высадят у кромки леса, у кромки мглы, откуда начнется его долгое восхождение в гору. Кассета с музыкой не смолкала. Уэйд позволил собаке лизнуть себя в руку и прикинул, не пора ли выложить всю историю, чтобы услышать ее в собственном изложении, здесь, в пикапе, в компании незнакомца, который уже знает больше всех остальных, но смотрит прямо перед собой и никого не осуждает.

Уэйд набрал побольше воздуха.

– Мы ждем ребенка, – сказал он. Старик лишь кивнул. – Жена должна родить в марте.

– А что будете делать, если снег не сойдет?

– У нас есть план, – ответил Уэйд, втайне надеясь, что старик не спросит какой. Даже тень сомнения могла разрушить его шаткие надежды. Новая цепь для бензопилы – это тоже часть плана. Он уже спилил одиннадцать деревьев – осталось еще девять. Все их скудные накопления пошли на страховку, покрывающую воздушную эвакуацию. Ужасно медленно, хоть он и работал не покладая рук, Уэйд расчищал в лесу площадку диаметром сто футов, чтобы в случае необходимости туда мог сесть вертолет.

Но старик не стал спрашивать, какой у него план. Он сосредоточенно вглядывался в дорогу. Уэйд посмотрел на темные сосны за окном, и уже от того, что старик знал факты, эти самые факты подрастеряли значимости. Внутри знакомой музыки было хорошо. От горячих потоков воздуха зашелушились губы. Уэйд снял шапку, со стариком ему было спокойно, тот тоже, видно, запарился, но печку не выключал. Лобовое стекло было мутным от талого снега, и, по-прежнему не сводя глаз с дороги, старик стащил зубами сначала левую перчатку, потом правую.

На правой руке у него была набита свастика.

– Ничего, обойдется, – сказал старик. – Весна обычно приходит в свою пору. Даже там, наверху.

Уэйд отвернулся и, уставившись в окно, пробормотал:

– Будем надеяться.

Пережитое им разочарование было скрыто от глаз, как дорога, по которой он вскоре будет пробираться в гору, – дорога, остававшаяся дорогой лишь потому, что он о ней знал. Кто бы мог подумать, что кругом опасность, тихая угроза, даже в зимних перчатках?

Уэйд и Дженни – люди прерий. Люди прерий, которые поселились на горе, не заметив, насколько она больше их самих. Участок, купленный поспешно, потому что был дешевым и совсем не похожим на прерию. Детская заносчивость – мечта-лавина. Но кто станет заверять людей, что они не окажутся отрезанными от всего мира на заснеженной горе, когда – без трактора и плуга – именно так и произойдет? Впрочем, надо было самим думать. Надо было проверять. А теперь еще оказалось, что единственный, кто знает всю глубину их отчаяния, выбил свою ненависть у себя на руке.

В ногах у Уэйда валялись сломанные игрушки. Он заметил это, лишь когда они со стуком перекатились по полу на повороте на Клагстоун. Чтобы не раздавить их, он уселся поглубже и подвинул ноги.

– Внучкины, – сказал старик, кивком указав на игрушки. И улыбнулся. – Ей уже десять, она их все переросла. Нет, я люблю, когда в салоне порядок. Но игрушки эти нарочно не выбрасываю. – Он рассмеялся. – Когда она ездит со мной в машине, то подбирает их с таким видом, будто не верит своим глазам. Будто это останки динозавров. «Деда, ты только посмотри!» – Машина остановилась. Уэйд открыл дверцу. Лютый ветер взвивал клубы снега. Старик взглянул на Уэйда блестящими глазами. – Даже не верится, что она была такой крохой…